Снег в июле - страница 16

— Довольны монтажом? — язвительно переспросила я. — А как комиссия могла увидеть монтаж?

— Ну, Ни-ноч-ка Петровна, — протянул он, сложив губы трубочкой. — Ну как же!

— Что как же? Ведь ваши обойчики с цветочками все закрыли. Как выполнен монтажик, не видно!

Он примирительно рассмеялся.

— Ну, не нужно так, Нина Петровна. Приняли… — Тут он остановился, сказать «домик» побоялся. — Приняли дом на «хорошо». Вот мы с вами поработали, Нина Петровна! И мы довольны, и комиссия…

— А скажите, Кудреватый, жильцы тоже будут довольны?

— Жильцы? — удивился он. — Ведь дом… дом принимает комиссия. — Потом спохватился: — Ну конечно, и жильцы будут довольны. Ведь оценка «хорошо».

— Ладно, с вами не договоришься. Давайте процентовку. — Я подписала ее.

— Вот и хорошо-о-о! — Он потянул к себе процентовку, но я положила на нее локоть.

— Ох-ох, порвем, Ниночка!

Я вдруг вспомнила Минск, стариков, пузыри на линолеуме. Собственно говоря, о них не забывала.

— Послушайте, Кудреватый, давайте пойдем посмотрим домик. Только не тот, что вы вчера сдали, а уже заселенный. Вон, напротив.

Он снова осторожно потянул к себе процентовку.

— Не дам, Кудреватый. Пока не сходим в корпусик напротив.

Он удивленно посмотрел на меня, мягко возразил:

— Но ведь это неправильно, Нина Петровна.

— Да, неправильно.

Любой человек на месте Кудреватого вспылил бы. Возможно, начал бы шуметь. Признаться, мне хотелось увидеть его сердитым. Какой он? Но Кудреватый только вздохнул:

— Хорошо, пойдем. Только процентовочку мне, пожалуйста, а то кончится тем, что мы ее порвем.

— А не обманете?

— Ну что вы, Нина Петровна?! — Показалось, что он вот-вот перекрестится.

Я сняла руку. Кудреватый бережно взял процентовку и положил ее в папку.

— Пошли! — я встала.

По дороге он все-таки попробовал улизнуть.

— Знаете что, Нина Петровна, давайте на завтра отложим. А?

— Ну, нет! — Я крепко схватила его за руку. — Пошли! Мы вошли в подъезд.

— Пятый этаж, квартирочка тридцать! — приказала я.

Мне показалось, что в таких делах он был человек опытный, потому что на площадке пятого этажа первым делом внимательно посмотрел в дверцу электрошкафа.

— В тридцатой никого нет, Нина Петровна. Вот смотрите, электросчетчик не работает.

— Жалко! — Как было бы здорово, если бы можно было сравнить две квартиры под одним номером в Минске и в Москве. — Ладно, давайте тридцать первую. Там счетчик работает?

— Работает.

Мы подошли к квартире номер 31. Кудреватый легонько нажал кнопку звонка. Дверь открыла молодая женщина в спортивном костюме, который безжалостно подчеркивал ее полноту. Несколько секунд она вопрошающе смотрела на нас. Наконец Кудреватый ласково сказал:

— К вам в гости, если позволите. Хотим посмотреть квартирку вашу. Мы ее месячишко назад отделывали…

И вдруг женщина заплакала. Навзрыд, горько, крупные слезы обильно текли по ее лицу.

Кудреватый опешил.

— Извините… может быть, у вас неприятности?

…Через пятнадцать минут мы вышли из квартиры. На улице он, несмело улыбаясь, спросил:

— Я свободен, Нина Петровна? Мне еще две процентовочки оформлять!

— Видели?

— Но, Нина Петровна, я-то при чем?

— Как при чем? Щели в полу ваши? Снизу из-под арки дует, маленькие дети все время простужаются и болеют… А обои?! Это же страх божий!.. Вы бракодел, Кудреватый!

Он стал серьезен. От этого его лицо, волосы, глаза — все в желтом тоне — поблекли. Я вдруг поняла, что его улыбки, губки трубочкой наиграны и, наверное, даже отрепетированы дома перед зеркалом.

— Мне несколько непонятно, почему я должен от вас такие слова выслушивать? — медленно произнес он.

— А потому, что я генподрядчик и принимаю от вас работу, кстати, плохо принимаю. Вы бракодел! — еще резче, уже не владея собой, закричала я. — Видели, как плакала женщина? Видели?.. Ладно, можете идти подписывать свои процентовки. Действительно, жалко, что вчера я не была на комиссии. Дом бы не сдали. Заставила бы вас переделать работу. Ну!.. Идите, пожалуйста, а то наговорю вам дерзостей.

Но он не ушел. Мы молча пошли к прорабской.

— Посидим тут, — он показал на скамейку, — объяснимся.

Мы сели. Мимо нас по шоссе одна за другой шли машины. Большей частью грузовые. «Молоко», «Мебель», «Цемент» — было написано на их кузовах.