Снежная робинзонада - страница 10

А время шло, и вот уже подошел к концу зеленый, грозовой май. Приближался отпуск, экзамены за четвертый курс, а затем поездка домой и встреча с ней[1].

…Я очнулся, не сразу ощутив окружающий мир. Землянка, жесткие нары, теплый и душный спальный мешок, ровное дыхание товарищей, стук будильника. Но ведь только что всего этого не было.

Далекая Россия. Тонкие шелковистые ветви берез шумят над головой. Мягкий, теплый ветер колышет густую траву. Вечернее небо подернуто синеватыми грядами растекающихся облаков. Волшебная страна сна, куда, к сожалению, бодрствующим вход всегда закрыт. Рядом со мной она. Я хочу ей что-то сказать, но вдруг чувствую, что не могу произнести ни слова. А она, взглянув на меня, медленно уходит в густой вечерний туман, голубыми космами выплывающий из кустов. Я пытаюсь сдвинуться с места, но не могу. Усилие — и я просыпаюсь, лишь последние остатки сна тают в глубине сознания.

Сны, сны… Почему наши чувства во сне иногда сильнее, ярче и глубже, чем наяву? Может быть, во время сна пробуждаются какие-то иные, ранее находившиеся в тени эмоции? Или оттого, что мы, освободившись от дневных забот, тревог, переживаний, сомнений и привычек, отдаемся одному чувству?

А если говорить проще, был целый год ожидания, печалей и радостей, когда одно короткое письмо могло превратить хмурое ненастье в солнечный день и ледяное дыхание заснеженных вершин — в ласку весеннего ветерка. Ведь каждый из нас в свое время был согрет этим самым светлым и самым теплым солнцем.

Почему для меня так памятен первый год зимовки? Первое впечатление? Новая обстановка? Свежесть восприятия? Конечно, но причина кроется глубже.

Я не стал еще профессиональным гидрометеорологом, не привык смотреть на окружающий мир с колокольни своей профессии. Ведь почти каждый ученый-специалист воспринимает мир как комплекс разобщенных деталей. И только не искушенный в науке человек ощущает мир цельно. Эта нехитрая истина привела к тому, что большинство писателей-фантастов помещало в необычную обстановку обыкновенных, заурядных людей. Вспомните героев Жюля Верна, Герберта Уэллса, Конан-Дойля, Александра Беляева. Среди отважных путешественников, занятых своей наукой ученых, умных инженеров оказывается далекий от науки и техники человек. И от имени этого-то, казалось бы, совсем ненужного героя и ведется, как правило, рассказ; он почему-то главная фигура повествования. Взять хотя бы журналиста Меллоуна из «Затерянного мира» Конан-Дойля.

Так и я на первой зимовке был обыкновенным человеком в необыкновенной обстановке. Снег еще был для меня снегом, а не сложным агрегатом ледяных частиц, облако — тучкой небесной, вечным странником, а не термодинамическим явлением в атмосфере, к тому же имеющим сложное и мудреное латинское название вроде «кумулонимбус капиллятус» или «альтокумулюс транслюцидус». Термометр я еще нередко называл градусником, хотя в метеорологии это совершенно различные вещи, а на вопрос, какой ветер, отвечал просто: злющий, хотя нужно было сказать: северо-северо-западный, постоянный, ровный, восемь метров в секунду.

Но эта непосредственность восприятия помогла мне лучше запомнить пережитое, перечувствованное.

Кончалось лето.

Сданы экзамены за четвертый курс. Позади отпуск и долгожданная встреча. Мы всегда заранее представляем себе, как все должно произойти, но редко угадываем. И всегда почему-то недоумеваем, если реальность не совпадает с мечтами. Грустно все-таки расставаться с грезами.

Все произошло просто: «Или я, или твоя география». И я выбрал второе, ибо отказаться от своего места в жизни, от своего призвания, от своего настоящего счастья значило отказаться от самого себя. Не будет больше писем, от которых радостно билось сердце, и взгляд на фотографию не заставит больше сиять солнце в пасмурный день.

Конечно, Рифату Насырову, которого я первым встретил по возвращении из отпуска, я постарался не показать своих настоящих чувств: «Ну и бог с ней! Холостым лучше! Правда?» Он покачал головой. Кажется, мой чересчур бодрый тон не совсем соответствовал смыслу сказанного.