Сны Анастасии - страница 38

Вполне довольная своим внешним видом, она выбежала в холл, где по плану группу должен был ждать представитель училищного начальства, и сразу заметила высокого майора с суровым, как у Сталлоне, лицом.

Радостной птичкой Настя подпорхнула к нему:

— Добрый вечер, наверное, меня ждете? — Она произнесла это почти как пароль.

Он придирчиво, слишком придирчиво, но, следует отдать должное, по-оперативному быстро оглядел ее с ног до головы. Очевидно, остался доволен, потому что сказал:

— Нет, я жду не вас, а писателей.

Настя счастливо заулыбалась:

— Так я и есть в некотором роде писатель.

Майор взглянул на нее уже чуть недоуменно.

— Вы из десантного училища? — Она постаралась вопросом прояснить обстановку.

— Да, — наконец-то понял он и позволил Насте подождать подхода „основных сил“ под своим надежным прикрытием. Оно было вполне к месту. Неизвестные лица кавказской национальности, избравшие местом дислокации пятачок у входа в ресторан, не сводили с нее прицельных взглядов.

Когда маленький „уазик“, по-новому называемый „джипом", прибыл в район училища, прилегающие к курсантскому клубу территории поразили Анастасию фантастической безлюдностью. Только два парня, очевидно, несущие дежурство, встретились на пути столичных писателей. Но когда писатели вошли в зал, зеленый, как плотная ряска на поверхности столетнего пруда, от оваций едва не обрушились медные люстры периода освоения классического наследия. Курсанты приветствовали их стоя, кричали „ура!“. И в этой громогласной реакции явственно различались нотки долго подавляемой самовлюбленности, которую только так и можно было выразить: чуть-чуть преступив дозволенную норму восторга.

Настя внезапно ощутила, что все эти аплодисменты и возгласы адресованы ей, только ей одной — единственной представительнице прекрасного пола в делегации и, наверное, на это мгновение — на всей территории училища, этакого монашеского ордена „Святого парашютиста“. Рукоплескания затихли лишь после того, как гости поднялись на сцену. Настасья красиво села на стул, элегантно продемонстрировав публике разрез на юбке и узоры на колготках. Сдавленный вздох растворился в подпотолочном пространстве.

Первым выступал какой-то владимирский поэт-песенник, естественно, ветеран, что в данном случае было уместно. Курсанты устало прослушали рассказ о фронтовых подвигах и отпустили оратора с миром. Потом вышел Удальцов. И Настя в который раз убедилась, что он абсолютно не умеет проявлять себя на большой аудитории. Давно, еще в раннешкольные годы, она смотрела по телевизору трансляцию с какого-то эстрадно-поэтического шоу. Там были все известные шестидесятники. И Удальцов тоже. Но если Евтушенко и Вознесенский „павлинились“ на полную катушку и, производя впечатление, читали весьма средние стихи, то Удальцов прочел хорошие стихи, но не произвел никакого впечатления. И теперь эта показная неприступность поэта, это публичное косноязычие вызывали в ней дрожь какого-то нежного, трогательного чувства. Гурий Михайлович казался незащищенным, беспомощным перед жестким шантажом языковых определенностей… И это бессознательное лукавство было очень пронзительным: ведь ему, маститому мастеру, самые сокровенные тайны языка были известны лучше, чем кому-либо…

Петя Орлов читал что-то ностальгическое, патриотическое и одновременно тягучее, как былина, вовсе неожиданное, исходя из впечатления, которое он оставил недавним „распутинским“ вечером:

Курсанты слушали стихи, а Настя чувствовала, как нарастает в зале „температура“, потому что последней должна была выступать именно она. Уже раздавались анонимные возгласы: „Девушку!“, „Хотим девушку!“.

И вот Анастасия Кондратенко встала и походкой мисс Вселенной подошла к микрофону. И все! Можно было уже ничего не говорить, потому что зал взорвался. Молодые здоровые парни, добровольно пожертвовавшие лучшими молодыми годами „за веру, царя и отечество“, рукоплескали вечной женственности, от которой они были отлучены. Она начинала что-то читать, но после первой же строчки раздавалась овация. Она пробовала что-то рассказывать, но первая же фраза тонула в аплодисментах. Однако Настасья Филипповна оказалась достаточно умна, чтобы понять: эта публика встретила бы так любую мало-мальски привлекательную женщину. Зал рукоплескал не ей, вернее, не конкретно ей, а всему женскому роду.