Сны Анастасии - страница 39

Но боковым зрением она заметила восхищенный взгляд Гурия Удальцова. Уж этот взгляд, несомненно, был обращен только на нее.

Настя вернулась в свою за пять дней изрядно запыленную квартиру как раз в то время суток, когда пыль делается особенно заметной в лениво скользящих солнечных лучах. Уборка, душ, легкая постирушка. А потом — махровый халат, кресло и книга на коленях. На этот раз — избранные стихи Удальцова.

„Любить случайно женщине дано“. Как он прав!

„Я в жизни только раз сказал „люблю“, сломив гордыню темную свою“. Темная гордыня — очень точно сказано…

„И дымилась страсть из-под ногтей…“ — прочтя эту строку, она закрыла книгу и задумалась. Надолго — до звонка в дверь. Звонили настойчиво, очевидно, заметили свет в окне, тепло выделявшемся в осенних сумерках. Неожиданности не последовало. На пороге стоял Валентин. Как всегда, с улыбкой и авоськой.

— Настенька! Я так соскучился, — защебетал он прямо с порога, — вот угорь копченый. И пиво к нему. Немецкое. Давай картошки начищу. — Он уже разгружал пакет на кухне, верный и послушный фотограф-мазохист. И, как Настя подозревала, еще немножко и некрофил.

— И дымилась страсть из-под ногтей… — продекламировала она.

— Здорово! — оценил Валентин. — Мы тут как раз на дело выезжали, так там хату ограбили, хозяина пристукнули и все подожгли… Ногти у покойника совсем сгорели.

Настя с отвращением взглянула на подсмоленного в процессе горячего копчения угря и продекламировала из Фета:

— „Там человек сгорел…“

— Вот именно. Сгорел. Причем, ты знаешь — живьем! Как экспертиза показала.

Янтарное пиво соблазнительно переливалось в стаканах богемского стекла.

— А знаешь, Валек, — ее голос исходил скорей из подсознания, чем из лабиринтов здравого ума, — убрался бы ты.

Валентин подавился размягченной рыбьей косточкой и чахоточно закашлялся.

— Ку-ку-да?

— К маме, Валек. Или к бабушке… К чертовой.

— Ты… Ты меня больше не любишь? — беспомощно спросил фотограф.

— А разве я когда-нибудь говорила, что люблю?

Валентин с видимым усилием попытался что-то вспомнить.

— Нет, не говорила.

— И не скажу.

Всем своим видом она давала ему понять, что разговор окончен. И в этих жестах была поразительно похожа на свою мать. Правда, та иногда входила в раж и ставила точку в разговоре по-учительски: „Урок окончен!“ И Настасье сейчас захотелось выдать Вальку нечто подобное.

— Но, Настенька. Я ж честно… Я же замуж… Хотел… Тебя…

— Куда ты хотел? Замуж? — Она рассмеялась. — Все, Валек, секс окончен.

В гробовом молчании походкой „Бронзового короля“ Настя направилась в прихожую и щелкнула замком. Когда Валентин вышел, она тихо, удивительно тихо затворила дверь. Потом снова вернулась на кухню, завернула в пакет злосчастного угря и выбросила в мусорное ведро. Последнее, что она успела заметить, расправляясь с не повинной ни в чем рыбиной, это то, что страсть из-под ее плавников не дымилась.

Секс окончен… В верхнем ящике стола лежала папка, куда Анастасия, в надежде, что когда-нибудь доведется писать женские романы, собирала, аккуратно скопированные на ксероксе, наиболее страстные страницы из творений ее собратьев по перу. И в этот вечер, возможно, в качестве компенсации за несостоявшуюся, изжившую себя „любовь“ ей вдруг захотелось переворошить содержимое папки. Сначала ей попалось несколько страниц „женских“ текстов:

„Его губы следовали за ее руками, вновь и вновь дразня ее своими ласками, пока наконец она не застонала от восторга и не заметалась беспокойно в его объятиях. Она дышала с трудом, все сильнее прижимаясь к нему и мечтая только об одном — раствориться в этом сильном, горячем и нежном теле. И наконец они воспарили вместе на невообразимые высоты блаженства, трепеща в экстазе в объятиях друг друга…“

„Его губы коснулись мягкой благоухающей впадинки на ее груди, и она утратила способность думать. Его язык, лаская ее твердый розовый сосок, кружил, останавливался и манил ее так, что она впилась пальцами в его растрепанные волосы. Пальцы его нежно скользили по изгибам ее до боли жаждущего тела, заставляя ее извиваться от удовольствия. Вот его пальцы скользнули на трепещущий живот и стали ласкать ее там, где ей больше всего этого хотелось. Сладкая нега стремительно наполняла ее, и, почувствовав его руку там, откуда из нее тек теплый мед, она застонала, полностью отдавшись удовольствию, волной охватившему ее тело. Опустив ее, он горячим поцелуем заглушил готовый сорваться с ее губ крик, когда он, как накатившаяся мощная волна, вошел в нее. Его сильные и простые, как сама природа, движения, довели ее до такого состояния, когда она готова была кричать во весь голос. Сейчас для нее существовала только жгучая потребность ее тела, сотрясаемого в экстазе. Они слились воедино, они стали одним существом…“