Собери себе рай - страница 10

- Почему?

- Потому что я был литературным персонажем. А литературный персонаж ничего сказать не может.

Мы поднимаем огромные кружки:

- Ой! Так ведь это же не пиво!

- В эти кружки я уже много лет наливаю травяной чай, хи-хи-хи, чтобы выглядел как пиво, ха-ха-ха!

- А что с пивом?

- Тридцать пять лет я хожу с раковой опухолью толстой кишки. Сейчас я ношу такую сумочку, и ни под каким предлогом мне нельзя пить спиртное. впрочем, все очищения с обмываниями я устраиваю до двух дня. Если кто-то лишен биологических удовольствий вот уже столько лет, так что ему остается? Только насмехаться над этим.

- Вы написали один такой стих о своей родине, что если бы вы – будучи поляком – написали нечто подобное о Польше, мы бы вас повесили.

- Угу, за язык[18] (Вообще-то здесь игра слов. Насмехаться = robić jaja; jajcarz = насмешник, шутник. Так что повесить себя Бонди предлагает именно за яйца. Ну а стихотворение, естественно, будет переведено с польского на русский. – Прим.перевод.). А вы перевели его на польский?

- Да. "Чехия ночной горшок напоминает / Но чехи в своей патриотической гордыне считают / Что он из лучшего фаянса / Ведь часто обливал его Масарик[19] (Томаш Масарик (1850 – 1937) – чешский социолог и философ, первый президент Чехословацкой республики. Личность Масарика была объектом официального культа, его называли "батюшкой" (Tatíček). Крупную роль в этом культе сыграл Карел Чапек, автор многотомных "Бесед с Масариком" - Википедия) – засранец / И Прага лежит в срединке, у дна / Не промахнуться мне кучкой говна".

- Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! Это одно из лучших моих стихотворений. Это фрагмент эпоса 1954 года, так что прошу представить, что после каждого его прочтения, не важно, в 1960, 1970, 1980 году или сейчас, приходят молодые люди и спрашивают, не написал ли я его недавно, поскольку актуальность так и бьет в нос. И что те мои стихи замечательно иллюстрируют XXI век. а я им отвечаю, что это написано более пятидесяти лет назад, они же не могут поверить. Им кажется, будто речь здесь идет о нынешнем режиме. Но ничего удивительного, ведь суть режима не изменилась. Но польский поэт на такой стиш с ночным горшком не сподвигнулся бы, правда?

- Даже если бы и хотел, то, скорее всего, удержался бы.

- Ни у поляков, ни у словаков такого соответствия в литературе нет, поскольку у вас имеется своя национальная гордость. Ну, еще у сербов она имеется. А вот у чехов – нет, чехи очень плохо говорят о своем государстве. Я писал длинные стихи, что мы достойные презрения бляди – и ничего. У нас нет табу, и никакая провокация не выходит. Я был на научной конференции в Брно, где собрались сплошные тебе интеллектуальные сливки, и я знал одно: можешь их оскорблять, они проглотят все. Я их забрасываю дерьмом, а они только: чмок-чмок. Тогда я взял тысячу крон и публично из сжег.

- Банкноту?

- Ну да, поджег ее, а в зале воцарилась тишина, у всех в зобу дыхание сперло. Взрослые люди, crèmedelacrème, и все мне: "Пан доктор, ведь то были фальшивые тысяча крон, правда? Ведь они не настоящие, так?" Их интересовало только это. А тот факт, что чешская крона – королевская валюта – была спрофанирована, так это всем по барабану?! Спалить сотню злотых в Польше, на научной конференции, вот тут, прошу вас, уууу, такой бы гендель поднялся! Но если ты являешься членом столь маленького народа, то это ужасно смешно. Но если ты вдобавок еще и поэт этого маленького народа, так смешнее раз в сто. Вы потом, естественно, отберите из того, что я говорю, поскольку иногда меня несет[20] (Я нашел рассказ о том, как Эгон Бонди сжег банкноту в сто крон (статья "Слава непристойности" Петра Поспишила в "Новем простору" 353/2010). В марте 1971 года в театре "Орфеус" на Малей Стране в Праге мужчина с писклявым голосом читает собственные стихи. Так он реагирует на приговор, вынесенный по делу против режима Петра Ухла и его приятелей из Движения Революционной Молодежи. Публика слушает осорбления в адрес людей, которые приспосабливаются к требованиям режима. Автор высмеивает их ценности: деньги, работа, желание родить потомство, автомобили, виллы. Со словами: "Вот вам ваша священная сотня, которую я сэкономил из своей пенсии в шестьсот крон", поэт вытаскивает из кармана сотенную банкноту с изображением крестьянки с рабочим и поджигает ее. Йиржина Шиклова (социолог, которая после выхода из Коммунистической партии Чехословакии имеет право работать только в качестве уборщицы в больнице) сидит среди публики и кричит: "Збынек, это ведь уничтожение денег, за это и посадить могут!". Поэт в трансе и не слушает. "Вот вам моя задница, - продолжает он чтение стихов, - Можете залезть в нее и прохаживаться", - и выставляет публике голый зад. Сожжение банкноты в Брно, о котором рассказывает Бонди, может быть правдой, но и выдумкой ради интервью с журналистом из Польши. Знаток жизни и творчества Бонди, он же редактор всех его произведений, Мартин Маховец, говорит, что о такой конференции он вообще никогда не слышал. – Примечание Автора.).