Собиратель чемоданов - страница 30
Упендра в ответ лишь пожал плечами.
— Вот скажи, разве тебе так уж плохо живется? — не унимался Чемодаса.
Упендра молчал.
— А мне показалось, что настроение у тебя сегодня получше, чем в прошлый раз. И, вот увидишь, завтра оно будет еще луче…
— Несомненно, — сказал Упендра. — Это потому, что я уже принял окончательное решение. Теперь, что бы ни происходило, я спокоен. Я говорю себе: «Спокойно, Упендра. Они еще о тебе вспомнят, но будет поздно».
10. И Чемодаса понял, что отговаривать его бесполезно. Но все-таки ему было до слез жаль Упендру.
Как известно, чемоданные жители не приучены к роскоши, но зато им незнакомо и чувство тревоги о завтрашнем дне. «А там? — думал Чемодаса. — Кто там с ним, таким, нянчиться будет? Он и здесь-то никому не нужен, а там и подавно. Но здесь, что ни говори, а все свои, какие ни на есть. В случае чего к любому можно обратиться. И вообще, у нас, хоть и сквозняки, а как-то уютно…».
Но переубеждать Упендру он больше не пытался. Он знал по себе, что если уж чемоданный житель принял окончательное решение, никакие доводы не заставят его свернуть с намеченного пути.
— Что же ты там станешь делать? — даже не спросил, а вслух подумал он.
— Где?
— Снаружи, где ж еще!
— А-а. Странный вопрос… Найду, чем заняться. Сначала допишу книгу…
— Пиши здесь! Кто тебе мешает?
— Здесь не пишется.
11. Они помолчали.
— Да. Трудновато тебе придется, — сказал Чемодаса. — Я читал, что чемоданные жители могут жить только в чемоданах, что к другим условиям мы не приспособлены.
— Ничего, приспособимся, — ответил Упендра. — Люди живу, и мы привыкнем. Я все рассчитал. Продам ножницы, и на первое время мне хватит. А там издам книгу, или еще что-нибудь подвернется. К чему загадывать наперед?
«Так все-таки дарит он мне ножницы, или нет?» — встревожился Чемодаса. Но спросить об этом напрямик постеснялся и сказал:
— Боюсь, что сразу ты их не продашь. Там ножниц хоть пруд пруди.
— Зачем же сразу? — невозмутимо ответил Упендра. — Сперва осмотрюсь, поторгуюсь. Ну, а если предложат хорошую цену, так почему бы и сразу не продать.
Опять наступило молчание. Каждый думал о своем.
— Нет. Все-таки продавать ножницы — это последнее дело, — сказал Чемодаса. — Если бы у меня были ножницы — я бы ими знаешь как дорожил!
— Понимаю, — сказал Упендра. — У меня когда флейту взяли, так я почти трое суток места себе не находил — боялся, что уплывет.
— И чем кончилось? — спросил Чемодаса.
Уплыла, — ответил Упендра.[74]
Наступило тягостное молчание.
12. — А может, у тебя в сундучке что-нибудь завалялось? — с надеждой спросил Чемодаса.
— Я же сказал: ничего.
— А вдруг все-таки осталась какая-нибудь вещь, — настаивал Чемодаса, — У меня самого сколько раз так было. Ищешь-ищешь, думаешь, потерял. Глядь — а она лежит себе в уголке.
— Да нет же! Я искал. Да у меня там и углов особых нет, все кругло, как кастрюле.
— Давай вместе поищем!
— Хочешь — ищи. Только я тебя уверяю, что это напрасный труд.
Упендра стащил свой колпачок и откинул крышку черепной коробки. Она, действительно, оказалась круглой, как кастрюля, и совершенно пустой. Чемодаса навсякийслучай постучал рукоятками ножниц по дну сундучка, в надежде, что оно окажется двойным.[75] Но двойного дна не оказалось.
Упендра захлопнул крышку и натянул колпачок.
— Ну, теперь убедился, что я был прав?
— Да, — вздохнул Чемодаса.
Обоим было невесело.
— Даже передать не могу, до чего все-таки неприятное ощущение, — сказал Упендра.
— От чего? — невинным тоном спросил Чемодаса, а про себя подумал: «Ясно от чего: совесть заела. За ножницы. Сейчас оправдываться начнет».
— От этой пустоты, — с горечью проговорил Упендра, — Чувствую себя так, словно меня обокрали. Веришь ли, с той минуты, как я это обнаружил, меня моя голова стала просто раздражать. Вот скажи, пожалуйста, на что она мне теперь? Каково ее предназначение?
Чемодаса пожал плечами.
— Вот видишь! И я не знаю, хотя все время только об этом и думаю. Хоть возьми да продай, честное слово! Лишняя тяжесть, да и только.
13. Чемодаса сидел, понурив голову. Маленькие ножницы в его руках тускло поблескивали прощальным стальным блеском. И вдруг — он чуть не вскрикнул, ослепленный внезапно сверкнувшей идеей. Не в силах усидеть на месте, он встал и произнес зазвеневшим от волнения голосом: