Сокрушение тьмы - страница 4

Сам городок Лодейное Поле тянулся вдоль берега справа. Все дома в нем были деревянными, ошелеванными в елочку и крашенными в зеленый цвет. На месте многих лежали только груды обгоревших бревен (следы прежних артобстрелов), прямо по улицам шли глубокие, в рост человека, траншеи с выходами к берегу. Отсюда хорошо просматривалась и финская оборона. Прямо от реки поднимались рогатки, опутанные колючей проволокой, валялись, будто небрежно брошенные, скатки спирали Бруно, перегораживающие подступы к извилистой линии окопов, — и так вдоль всего берега. Но ни дзотов, ни железобетонных сооружений видно не было. Они, очевидно, находились дальше, в глубине обороны, в самом лесу, который начинался километрах в трех.

Все последующие дни стояла относительная тишина, неприятель постреливал редко, и солдаты в полку, постепенно привыкая к фронтовой обстановке, готовили исходные позиции для форсирования, занимались боевой подготовкой, проводили комсомольские и партийные собрания, много времени уделяли политучебе.

Боевая выучка у всех была крепкой, да ведь не в одной выучке дело: ребята все были молодыми, по второму году службы, совсем необстрелянные.

Парторг 8-й роты ефрейтор Окутин, поблескивая медалью «За отвагу» (раньше он воевал вместе с Макаровым на Днепре), сидел на пенечке в тесном окружении солдат и читал им приказ Верховного Главнокомандующего, когда от опушки леса до всех донесся звучный голос командира роты лейтенанта Гаврюкова:

— О-ку-утин! Сержанта Залывина ко мне! Быстро-о!

Названный вскочил, обратился к Окутину:

— Товарищ парторг, разрешите?

Это был крутоплечий, ловкий, крепкого сложения паренек с умными серыми глазами, весь вид которого говорил сейчас: «Я готов!» Он без суетливости расправил под ремнем гимнастерку, застегнул воротник и, подняв с травы свой легкий десантный автомат (ППС) с откидным прикладом, привычно забросил его за спину. Все посмотрели ему вслед, и в этом взгляде нельзя было не отметить дружеского восхищения и даже легкой опять-таки дружеской зависти: всего лишь вчера сержант Анатолий Залывин, четвертым из полка, был как доброволец отобран в особую группу, которая должна была с чучелами на лодках и плотах первой форсировать Свирь. Добровольцев вызвалось много, но командир полка выбор свой остановил на четверых, в том числе и на нем. Он знал Залывина.

Еще в начале весны во время учебного десантирования у Залывина в момент прыжка перехлестнулись стропы, и он с нераскрывшимся куполом полетел вниз. Это произошло на виду у многих: страшно видеть, как падает человек, которому уже ничем не поможешь. Не было надежды и на этот раз: десант был учебно-боевым, и запасных парашютов не выдали. И все-таки Залывин не растерялся, в трехстах метрах от земли он перерезал финкой запутавшиеся стропы и выровнял купол. Подполковник Макаров подскочил к месту приземления на «виллисе».

— Сам виноват или инструктор? — жестко спросил он тогда подбиравшего парашют Залывина.

— Сам, — честно ответил тот.

— Пять суток гауптвахты! Потом — ко мне!

Когда Залывин, отбыв наказание, пришел к Макарову, бригаде был уже известен приказ комбрига: за проявленное мужество и находчивость во время учебно-боевого десанта Залывину объявлялась благодарность и предоставлялся отпуск в Москву на три дня. Бригада стояла неподалеку, и трехдневное пребывание в столице навсегда осталось для Залывина как что-то светлое и дорогое.

Вот почему, когда сержант шагнул из строя, изъявляя желание первым форсировать Свирь, замполит Лежнев что-то шепнул Макарову, и тот молча кивнул.

Рота, прервавшая политзанятие, увидела, как лейтенант Гаврюков и Залывин быстрым шагом направились в сторону штаба полка. Солдаты невольно заволновались. Это был пятый день их пребывания на Свири. Они знали, что все эти дни шла в войсках подготовка к наступлению: на лесных полянах деловито сновали саперы, перетаскивали к реке лодки, тащили бревна для плотов, а на елани, между Лодейным Полем и плотным массивом леса, ставились орудия, минометы, реактивные установки. Вот-вот должно было начаться главное, чего ждали, к чему готовились и чего каждый втайне побаивался.