Солдаты Александра. Дорога сражений - страница 32

Комната невысокая, но просторная, убранная в афганском стиле: никаких лож или табуретов, всюду одни лишь ковры, на которых, правда, возлежат отнюдь не афганцы, а основательно нагрузившиеся македонцы. Некоторые уже похрапывают в углах, другие еще сонно вскидываются и таращат глаза, опираясь на стенки, но основное ядро еще держится, и за низеньким столиком продолжается оживленная болтовня.

Илия радостно приветствует нас. Мы протискиваемся к нему и пристраиваемся по соседству с его афганкой. Коста под аплодисменты льет в кратер вино из прихваченного где-то кувшина. Ему рукоплещут бойцы авангарда, разведчики, носящие в знак отличия черно-коричневые шарфы. Мой брат шумно знакомит нас с ними. За его спиной неподвижно, как статуя, стоит афганский шикари. «Горный волк» в переводе. Так называют местных проводников, сопровождающих передовые кавалерийские патрули. Вид у таких горцев самый свирепый и дикий, что, как правило, не расходится с нравом.

Этому малому за пятьдесят, он жилист, тощ, его огромные черные усы густо напомажены, а мешковатые штаны хурган заправлены в мягкие кожаные сапожки. Наряд дополняют облегающая торс безрукавка, свободная куртка и шерстяное петту — что-то вроде накидки, служащей также подстилкой и одеялом. Картину вершат три неизменных афганских ножа, заткнутых за обернутый вокруг талии малиновый кушак, и два кизиловых дротика с железными остриями.

Афганца брат нам не представляет: это, наверное, против каких-то там правил. Из его писем домой мне известно, что он хорошо изучил обычаи целого ряда местных племен, даже вроде бы сделался подлинным знатоком в этом смысле. В этой стране у него много приятелей, особенно среди северных дикарей. Он храбро бился с бактрийскими и согдийскими конниками под Вавилоном и по всей Персии, а после победы стал царским курьером, дорос до посланника и, мотаясь по Азии, привлек на сторону Александра немало туземной знати. Знаком Илия и с такими могущественными вельможами, как Оксиарт и Спитамен, но те теперь держат сторону претендента на престол Персии Бесса и кочуют с ним по Бактрийской равнине. Впрочем, ни о них, ни вообще о своих служебных делах Илия говорить, похоже, не склонен. Не заговаривает он и с афганцем, тот просто стоит столбом за его плечом и молчит.

Я прошу брата принять нас с Лукой в свой отряд. Хотя бы конюхами, если нельзя по-другому. Илия смеется, обращает все в шутку, как видно, не хочет подвергать меня риску. Служба в авангарде опасна.

— Поговорим потом, — отмахивается он. — Давай лучше выпьем.

Я поражен тем, сколько он пьет. Льет и льет в себя чашу за чашей. В Македонии Илия очень редко прикладывался к хмельному, а тут его как подменили. Впрочем, и все собравшиеся тоже не дураки в этом смысле: пойло из ржи и ячменя они хлещут как воду. Я пытаюсь не отставать, но вскоре комната начинает вращаться перед моими глазами. От брата это не укрывается, и он смеется опять. По праву — сам-то он головы не теряет. И даже когда подбавляет кому-то вина, не проливает ни капли.

Я все присматриваюсь к нему, отмечая серебро седины в медных густых волосах. Они не подстрижены, а свободной волной ниспадают на плечи, прикрывая тянущийся от уха (половина которого начисто срезана) до подбородка шрам, нанесенный, похоже, кривым восточным мечом. На левой руке брата не хватает двух пальцев, а правая рука его полностью не разгибается. По этой причине Илия не может взять чашу, не подавшись всем телом вперед, а когда он, извинившись, покидает компанию, чтобы опорожнить мочевой пузырь, встать из-за стола ему помогает сожительница. Дело тут вовсе не в опьянении, просто спина его тоже повреждена.

Заметив мой взгляд, он смеется:

— Что, братишка, не одобряешь мои возлияния? Но учти, завтра на рассвете, когда ты и глаз-то еще не разлепишь, я уже буду в седле, готовый на все.

Я верю ему. И потертая амуниция, и выдубленная ветрами и солнцем кожа, и чисто выбритое («друзья», как и сам Александр, не носят бород) лицо подтверждают его слова. Он настоящий воин.

Подруга Илии, в отличие от своего все еще продолжающего стоять соплеменника, сидит на ковре рядом со мной, но представлять ее мне брат не спешит, тоже, по-видимому, из-за каких-нибудь заморочек. Она очень хороша собой и происходит (как мне становится позже известно) из пактианов, обитающих под Газни. Вообще-то как здесь, на Востоке, так и в Македонии женщинам на мужских попойках не место. У нас это верх неприличия, а по местным понятиям — небывалая дерзость, чреватая для преступницы многими неприятностями, вплоть до самой суровой из кар, но в этой компании такие мелочи никого не волнуют. Сама красавица держится вполне непринужденно и даже, когда гомон временами стихает, пытается научить меня выговаривать пару фраз на дари. Ее греческий довольно правилен, но, видимо, перенят у солдат, ибо изобилует вульгаризмами, которые произносятся с очаровательным простодушием. Я расслабляюсь, меня охватывает приятная теплота. Уговорить мило щебечущую прелестницу рассказать, как она сошлась с Илией, мне не удается, зато я узнаю от нее кое-что о нашем третьем брате, Филиппе. Он благополучно вернулся из Индии, а сейчас во главе внушительного отряда опять отправился за Гиндукуш, в Северный Афганистан, где в тылу врага ищет для Александра новых союзников. Ясное дело, не с пустыми руками: вьюки его «аж трещат от деньжищ».