Солнце в борозде - страница 9
- « Предыдущая стр.
- Следующая стр. »
спиной видел, как влезает в лямку его мать, как прилежно расправляет на груди своей из тряпок и
пеньки подушку и как ночью потом, во сне, будет стонать и метаться ее большое, раздавленное
плугом тело.
-Да не лугом идите, где кобыла, а проселком! Чтоб быстрей!- кричит вслед Дуриманиха.- И
подорожник там! Дак и его нарвите! Да травку переберите, а не чтоб как попало!..
Васька не слышит старуху. Его воображение рисует самый мощный в мире трактор с плугами на все
поле и новую Красуху, по самые крыши утонувшую в садах. Все рисуется складно, только бабы
Красухинские улыбчивыми не получаются и мужики не хотят снимать с погонами гимнастерок и
спускаться на землю с фотографий.
Вроде и нехотя влезли бабы в лямки, а как впряглись, так и замолчали. Вздохнули, как могли
глубоко и в который раз под произнесенное Дуриманихой: «Помоги нам, Царица Небесная!»-
уперлись ногами в землю, и качнулась она навстречу.
И неисчерпаемое бабье упрямство, простое в естестве своем - выжить, выкормить, - потекло вместе
со свежим пластом в истосковавшуюся почву.
Гудят ноги. Просит воздуха одеревеневшая под лямкой грудь. В тяжком напряжении делается
каждый шаг. Пашут бабы, тянут за собой никем не изведанную тяжесть. Упорно идут, устремив
горящие очи на красный лик заходящего солнца. И такие круги перед глазами, что и глядеть нельзя,
и зажмуриться страшно.
Все остановилось! Все замерло!
Остались на свете только бабы, да солнце, да земля, упираясь в которую, крутят они ее и не дают ей
остановиться уже который год подряд за эту долгую, проклятую войну.
Последнюю борозду пошли без перекура. Тянет баб вперед, не давая ни упасть, ни передохнуть,
Надеждина задумка, Мало уже осталось! Вот и березняк уже!
А багровое солнце, большое, как кровавая мозоль к концу дня, медленно, но заметно уходит за лес.
-Не успеет оно, девки! Не успеет, миленькие мое!- радостным криком заходится Дуриманиха. – Мы
допашем первей! Допашем!
И допахали.
И как были в упряжке, так и повалились на землю, отдавшись истоме освобожденного от ярма тела.
И не было слаще желания, как прильнув к прохладной пахони, оставаться так – без движений и
мыслей.
Сквозь слезы улыбалась Вера; повалившись навзнич, молча смотрела в предзакатное небо Варвара;
никого не стесняясь, плакала навзрыд Городская; спрятав в руки лицо, ничком лежала глухонемая
Кулина: на коленях стояла перед разостланной косынкой счастливая Надежда; обернувшись к
жаркому кресту колокольни, молилась старая Дуриманиха.Наспех косынку поправив и чтоб не заметили бабы, как дрожат ее пальцы костлявые, в кулачки их
свернула.
Да глаза чтоб оттаяли от усталости мутной, взгляд устремила в предзакатную даль окаёма.
А топоры над Красухой стучат слаще музыки всякой и сухим перезвоном лесины поют окоренные.
Эти стуки и звоны забытые отдаляют печаль пережитого и вселяют надежду, что когда-нибудь в эту
деревню с фронтовиками живыми вернется и светлое счастье.
-Слава тебе, Господи! - Дуриманиха крестится, соловьиную музыку слушая.- Весна настоящая,
девки!.. Красота!
Отдышались бабы. Тяжело подниматься стали.
Перед плугом так истоптались, что телом и кожей не ощутили легкости должной, когда из лямок
повыпростались.
Уже и от пахании отошли, а лямка все держит. Так за день сдавила, что и во сне не отпустит. Ни
вздохнуть не даст, ни выпрямиться эта железная портупея!
Оглянулись бабы на пашню. Остановились.
Из всех борозд, влажной смуглостью выделялась последняя, засеянная надеждой будущего счастья.
И казалось бабам, что солнце не ушло на покой, не догорело за лесом, а запахали они его в борозду,
оттого-то горит она так и неслышно стонет.
Стонет тем самым стоном, что неслышно исходит от бабы самой, непосильным трудом
замордованной. То рыдает душа, с красотой и здоровьем прощаясь.
А завтра, ни свет, ни заря, полусонные бабы снова на пашне сойдутся, как бойцы по тревоге, напялят
вериги жестокие и с Царицей Небесной упрутся в страдалицу землю, и качнётся она им навстречу,
новый день начиная.
И, глядя на баб устремленных, остановится в небе изумленное Солнце.