Соловьи - страница 8

— Пчела, — говорил он Павлу Матвеичу, — насекомая. А все же пчела не стрекоза или не блоха какая-нибудь. Блоха — она скачет да пакость человеку делает. А пчела человеку мир творит может еще со времен сотворения вселенной. Ее под ленивый ум не подведешь, а под ленивые руки и того пуще. Не скажу, не скажу вам, сколько она меду с гектара собираем не знаю. Я пчелу на сто гектаров не распределял, не знаю, какая у нее товарность со ста гектаров будет. Я и амнистии ей не прошу.

Так хитрил дед Макар с Павлом Матвеичем.

Это и обижало и настораживало Павла Матвеича, но это был все же всего-навсего Макар, старый пчеловод, теперь «разнорабочий».

Более всего странным для Павла Матвеича было другое — не то, что к нему вот эдак настороженно относился пасечник, осторожный мужик, старый, когда-то напуганный чем-то. Странным более всего было то, что свои, то есть те, с кем он работать и общаться по долгу службы должен, нелюдимо к нему относятся.

Ведь вот это поле под высадками у Долгой дубравы — оно же его детище! Ведь это он затеял его на пользу совхоза, который прежде-то, до укрупнения, всегда в прорывах и долгу был. Семена сахарной свеклы не дешевы. На них одних выручить сколько можно! Двести гектаров рекомендовал он пустить под высадки. А директор уперся: «Только сто!» Почему? Да потому, мол, что еще и о кормах думать надо и о зерне. Вряд ли на птице да молоке скоро директор выручит ту сумму, какую дали бы сразу двести гектаров свекольных семенников? И что за сопротивление? Для чего?

Или вот тот же Романов. Зимой сидел с его агрономом Звягинцевым, толковал, потел над планом севооборота и весенних работ, к выводу пришли: на пойме вдоль Вороны все остатки лугов распахать и двинуть на всю пойму кукурузу. Колхоз — безлужный, покосов вовсе нет. Чтобы содержать молочную ферму — корма нужны. Где кукурузе расти, как не на пойме?! А Романов весной весь план поломал, двинул на пойму коноплю, а кукурузу в поля вынес. Спорил с ним, а тот: «Звягинцев так решил, Звягинцев, ему подчиняюсь». А спросил Звягинцева, почему так план поломал, тот в ответ: «А старики да общее собрание нас сбило на это». А сам смеется, ухмылки прятать еще не научился, молод. Только и разъяснил, почему так план поломали, старик Козухин, что целой дивизией мальчишек на пойме по весне недели две командовал. Мальчишки с рассвета выходили на пойму с махалками — шест да тряпка на конце — грачей с конопляника гонять, чтобы не взошедшее еще семечко грач не выбирал из земли.

— Ты, деловой, пойми, — сказал Павлу Матвеичу Козухин, — на пойме-то землица у нас кисловата. Коноплю по ней хоть десять годов подряд гони, все равно рожать будет. Опытом доказано. А кукуруза — она анастранка у нас. На пойме она закиснет, от нее на пойме ни стебля, ни шишки не жди. А где есть поля повыше над поймой, там она и пойдет. И сыренько ей там, и солнушко, там ей и в самый раз. Вон она посеяна, видишь, где повыше-то над поймой? Вот почему твой план и поломатый, — закончил старик и добавил: — А без конопли нам совсем нельзя. Конопля есть — рупь есть. Рупь есть, и кормицу́, коли недостанет, прикупить можно. Он, Романов-то, все это учитывает.

Или вот пойди же пойми Шарова?! К старому пасечнику в Медвешкино зачем наведывался Павел Матвеич? Да за тем только, чтобы поразведать, есть ли люди в совхозе такого порядка, чтобы нелегкое дело возглавить. А какое дело? Да пасеку в совхозе ульев на пятьсот завести. И дело-то несложное будто. Вывез ульи к свекловичным высадкам, а там пчелы сами меду наберут. Высадок сто гектаров. А потом гречиха, горохи. Он даже подсчитал, сколько пятьсот ульев могут собрать меду за лето и сколько это даст совхозу. А директор, Шаров-то, только и сказал:

— Одно время, чтобы, мол, хозяйства были рентабельны, нас учили и черно-бурых лисиц, и енотов разводить. Мол, очень их мех хорошо оплачивается. Так эти чернобурки у нас половину лошадей однова съели. Все их меха уход и корм не оплатили. Ну и пчелы ваши. Сколько они меду летом соберут, столько на них зимой сахару потратить придется. Выходит — дело баш на баш, так на так?