Соната единорогов - страница 29

.

Единственным, кому она все рассказала, был Джон Папас. День уже клонился к вечеру, Джой возилась с упаковкой новых скрипичных струн, сортируя их, как он ее научил, когда, подняв взгляд, увидела его стоящим, ссутулясь, у окна и глядящим на улицу. «Дурень, — пробормотал он, обращаясь более к себе, чем к ней. — Упустил вещь, Папас, старый ты дурак».

Джой хотела было сказать: «Он вернется», но передумала. Повинуясь внезапному порыву, она отложила струны и подошла к одному из нескольких электронных пианино, которые Джон Папас держал для продажи. «Мистер Папас, послушайте минуту!» — сказала она и начала по памяти медленно наигрывать мелодию, чаще других звучавшую в Закатном Лесу при наступлении ночи.

Джой играла этот медленный, запинающийся мотив, беря левой рукой разрозненные аккорды, — неуверенно, поскольку могла лишь догадываться, какие из гармоний Вудмонта пригодны для передачи напевов и ритмов Шейры. По большей части, она импровизировала, рукам ее трудно было передать музыку, которую помнило сердце. Все не так, не так, сплошное вранье, постыдилась бы. И все-таки, неуклюжее исполнение захватило ее настолько, что Джой, как и прежде, утратила представление о времени, способность сказать, как долго она играет. Остановилась она, лишь когда открыла глаза и обнаружила, что Джон Папас безмолвно плачет.

Слезы взрослых всегда повергали Джой в смущение. Она поторопилась встать и вернуться к работе. Джой Папас заплетающимся языком сказал:

— Оставь струны, оставь. Пора начинать записывать твои вещи, девочка. Не знаю, откуда ты их берешь, но пора начинать их записывать. Сегодня что, пятница? — приходи завтра с утра, ремонтировать мне все равно пока нечего…

— Это не моя вещь, мистер Папас, — сказала Джой. — Ну, то есть, может, немного и моя, в каком-то смысле. Но это музыка вроде той, что играл Индиго, когда пытался продать вам рог.

Лицо Джона Папаса оставалось лишенным выражения, странно настороженным. Джой сказала:

— Она не из наших мест — на самом деле, из другого мира, вот откуда. Этот мир называется Шейрой.

Джон Папас выслушал ее рассказ, ни разу не перебив, даже не шелохнувшись. Когда Джой закончила, он покряхтел, отвернулся и принялся изучать древний клапанный тромбон, сданный этим утром в починку. И не оборачиваясь, обронил:

— Крупнобюджетные сны тебе снятся, Джозефина Ангелина Ривера. Тысячи статистов, да еще спецэффекты — кто у тебя режиссер? Дай мне знать, когда фильм выйдет на экраны, ладно?

Джой, разумеется, не думала, что Джон Папас сразу возьмет и поверит ее рассказу о единорогах, сатирах и плотоядных летающих оленях, однако и подобной отповеди, безразличной и насмешливой, не ожидала. Сердито повысив голос, она сказала:

— Это не сны! По-вашему, я сна от яви отличить не могу? Я провела там несколько дней, недель — я была там!

Склонившийся над тромбоном Джон Папас пробормотал что-то, чего Джой не разобрала. Гнев окончательно овладел Джой и она закричала:

— И вы знаете, что это правда! Знаете, откуда эта музыка, потому что знакомы с Индиго! Я с первой минуты поняла, что вы с ним знакомы!

Джон Папас медленно повернулся к ней. Он был очень бледен, отчего черные глаза его казались большими, чем обычно, кожа под левым глазом заметно подергивалась.

— Я встретил его на Границе, — тихо сказал он.

Неожиданное признание это почти лишило Джой дара речи.

— На… Границе, — запинаясь, пробормотала она. — Вы переходили Границу, были там? Были на Шейре?

Джон Папас покачал головой и даже как будто улыбнулся.

— Нет. Чистая случайность. Я просто наткнулся на твою Границу — и знаешь где? В нашем квартале, прямо через улицу от заведения Провокакиса. Прямо через улицу, как-то ночью, год, примерно, назад. Граница.

— Она движется, — сказала Джой. — Я-то ее толком и не заметила. Просто гналась за музыкой.

— Гналась за музыкой, — улыбка Джона Папаса стала чуть шире, хотя, похоже, и давалась ему с трудом. — Я, я никакой музыки не слышал. Ты играешь ее, он играет, вот тогда я слышу хорошо. А по-другому — нет, не через улицу, не через Границу.

Коротко всхрапнув, он потянул себя за ус.