Сотня золотых ос - страница 3
Искорка вспыхнула у черной оконной рамы. Сейчас паучок должен был повернуть влево.
Всё было подернуто серо-голубой дымкой — барахлила дешевая снимающая повязка, заменяющая ей глаз. Давно нужно было починить, но даже этот голубой блюр не мог испортить предвкушения.
Это был старый дом, и он ужасно нравился Марш. Такой нелепый — восемь этажей, покосившаяся треугольная крыша, квадратные окна. Словно его нарисовал ребенок — желтыми мелками прямо на черноте пустыря. А вокруг — электробашни в черных коконах кабелей, гудящие и потрескивающие навязчивым фоном. Вокруг — обглоданные временем и людским равнодушием остовы зданий, сплошь обломки, обрывки и гнутая арматура. И среди этой разрухи — такое чудо.
Сейчас такого не строят. Удивительно, как этот домик вообще остался стоять — забытый, покосившийся, но при свете дружелюбно блестящий битыми окнами. Стоял-стоял дом, а потом понравился Марш. И еще два до него понравились, тоже брошенные и неказистые.
Вообще-то Марш не обязательно было здесь стоять. Не нужно было слушать, как ветер свистит на пустыре у нее за спиной. Как он проходит сквозь решетки ржавой арматуры, как забивается в трещины в бетонных плитах. Не нужно слушать, как вой превращается в визг, когда ветер влетает в разбитые окна, но всё равно вязнет в гуле электробашен.
Не нужно вдыхать этот запах, пробивающийся сквозь надетую под маску балаклаву, — остывшего бетона, ржавчины, сухой земли и маслянистого горючего.
Не нужно — но Марш очень хотелось здесь стоять.
Она обернулась. Освальд стоял, натянув шапку на рыжие кудри. Марш поморщилась, и промерзший пластик маски коснулся кожи там, где лицо не было закрыто черной тканью. Она пришла, чтобы получить удовольствие от проделанной работы и предстоящей акции, то Освальд исполнял ритуал. Наказывал себя — и она никак не могла понять, за что.
Вспыхнула еще одна искра, почти под самой крышей.
— Надо еще отойти, — угрюмо сказала Марш, опустив приближающую пластинку — прозрачный экранчик, позволяющий наблюдать с крыши соседнего здания.
— Думаешь, будет волна? — спросил Освальд, сильнее натягивая шапку.
Он выглядел глупо. Освальд всегда выглядел глупо, но сейчас это была опасная глупость. Что если сейчас в небе летает чей-нибудь снимающий дрон? Какой-нибудь девчонки, которая любит снимать развалины для конвента с атмосферными локациями?
Освальд ссутулился и спрятал руки в карманы. Вид у него был жалкий, и оттого, что маской он выбрал черный зубастый клюв, Освальд выглядел только глупее.
— Я знаю, какая будет волна, — наконец сказала Марш. Она выбрала белое кукольное лицо, изуродованное черным швом широкой улыбки. — Я не боюсь. А ты, если хочешь…
Она замолчала. Вспыхнула синяя искра. Часто замигала, а затем погасла.
Марш закрыла живой глаз и стала считать уходящие секунды. Семь. Десять.
Красным вспыхнули все стяжки.
Четырнадцать.
— Там точно никого нет? — простонал у нее за спиной Освальд.
— Третий раз уже, а ты всё ссышь!
Марш улыбнулась.
Шестнадцать. Улыбнулась шире, почти до боли. Она знала, что сейчас в подвале дома, на влажно блестящем полу, растекаются призрачные радужные пятна.
Двадцать.
Наконец искры, которых она не могла видеть, потекли по проводам, неслышно затрещали в стяжках. В этот момент пятна там, в подвале, стали темнеть, задрожали и заметались — во что вгрызться невидимыми зубами, что превратить в чистый рыжий свет? Пойдет даже самое безыскусное, уродливое — ветошь и обломки мебели, которые Марш натащила еще вчера.
Пусть ветошь, пусть щерящиеся щепками выломанные подлокотники и каркасы. Так даже лучше, так рыжий свет будет ярче, гуще — и все услышат его песню.
Сначала был хлопок — тихий, с каким вылетает крышка из порошкового игристого вина.
Марш прикоснулась к маске кончиками пальцев — пластик улыбался шершавым швом. Улыбался вместе с ней.
Сейчас.
За хлопком пришел треск, тихий и жалобный, но нарастающий с каждой вспышкой красного огонька. Вспышки учащались, и Марш уже казалось, что они вовсе не гаснут. Освальд что-то бормотал, но
на самом деле никакого Освальда не существовало — был только этот домик и паучок с буквой «М» на спине.