Совет отряда - страница 4

— Зачем? — спросил Дима.

— А мы… А я с Вовкой… вместе…

— Он сам за себя ответит! — строго сказала Ира.

— Подожди, — вмешался Дима. — Что тебе, жалко? Ему не вредно послушать, какой тут о его товарище пойдёт разговор. Как вы, ребята, не против?

Все члены совета согласились. Вася сел возле Вовки.

— Ну, — сказал Вовке Дима.

— Значит, сказать? А что? Что не буду — больше, да?

— Это нам не надо, — буркнул Дима, — просто скажи, что думаешь.

— Думаю, что дадите мне выговор — и всё.

— Это пока что не твоё дело! — вспылил Сёма. — Ты скажи, как относишься к своим проступкам.

— А какие проступки? Что техникой занимаюсь, да? Что вертолёт сделал? А вы сами попробуйте, а потом посмотрим. — То, что пришёл Вася, придало Вовке смелости. — И насчёт дисциплинированности — так это тоже… Вон у Ирки… Извините, у Иры… у неё разве замечаний нет? А она говорит: выговор! И Штейман тоже… окно разбил мячом. В общем… в общем, всё. — И Вовка сел.

Сёмка Штейман вскочил с места:

— Ира, дай скажу. — Он круто повернулся к Вовке. — Вот тебя ругали за то, что ты плохо ведёшь себя на уроках, мешаешь другим. Да? Так я об этом и говорить не стану. Я о другом. Ты, кроме всего того, трус. Понял? Что, свою вину ты хочешь свалить на Маслову или на меня? За наши спины?.. Не бойся, я за себя ответил, и Маслова, если надо, ответит. А ты отвечай за себя. Понял? И вообще ты зазнался. Техника, изобретения! Подумаешь, Циолковский какой! Любишь технику — люби, занимайся, а веди себя так, как надо, как пионер должен. Вот. Я поддерживаю предложение Масловой: выговор ему. Я кончил.

— Разрешите мне сказать?

Это попросил Вася.

Ира неуверенно взглянула на Диму. Тот пожал плечами: «А что! Пусть говорит».

Вася встал и вышел к учительскому столу. Он волновался.

— Ребята… Вот мне вчера сказали, что я для Вовки, то есть для Володи, плохой товарищ. Потому что я его не останавливаю. Это, конечно, правильно. Не то правильно, что не останавливаю, а то, что мне сказали. Ну вот… Он, конечно, в технике здорово разбирается. Вот вы не знаете, он дома даже радиоприёмник делает. Но только его, по-моему, не за это все ругают, а за то, что он недисциплинированный. Ну вот… Я ему сегодня записку написал. Прямо на уроке. Написал, что не подведу. И вот вам обещаю, что не подведу. Буду останавливать. Потому что он и верно иногда ведет себя плохо. А теперь я с ним буду спорить. Но не на уроках буду спорить, а вообще… Ну, словом, не подведу!

Вспотевший Вася сел. Он решил, что нужно, обязательно нужно сейчас же прямо поглядеть в глаза товарищу. Он поднял глаза, но товарищ отвернулся.

«Вот так не подвёл, вот так выручил!»— с горечью думал Вовка. — Что же это такое получается? Даже Вася поднимает на меня свой голос. Тоже в прорабатыватели записался».

Слово взяла Галя Мухина. Потом говорили другие члены совета.

Вовка слушал их и не слышал. До сознания доходило только, что все его ругают, и было очень обидно. Хотелось встать и выбежать.

Правда, за этими мыслями, за обидой и злостью робко подымалось что-то такое, Что заставляло Вовку мучительно краснеть и опускать глаза, от чего на душе становилось неуютно, тревожно.

«Весь класс позоришь!»— сказал кто-то; Вовка не обратил внимания — кто, но вспомнил, что и раньше ему это говорили. У него мелькнула мысль, которой он и сам испугался: «Может, это правда?» Ведь верно, — вот, скажем, вчера, пустил он вертолёт, урок хоть не сорвал, а помешал Анн-Иванне, и потом об этом, наверное, говорили все учителя. Говорили: «А у них в классе опять безобразия». Про весь класс! А разве же тут весь класс виноват? Ведь нет же, только он один, один Вовка Седых. Один подвёл всех.

И вот сейчас он сидит, а его все ругают. Безжалостно, резко. Даже Вася выступил. Так они все от него отвернутся…

Вовка почувствовал себя одиноким, никому не нужным, и в то же время товарищи, только что произносившие слова осуждения, показались ему такими близкими, дорогими, нужными. Очень нужными! Как же он теперь будет… без них?

— Слово имеет Анн-Иванна, — услышал Вовка и съёжился.

Он не обернулся, но сразу же почувствовал, что взгляд учительницы упёрся в его узкую съёжившуюся спину. Анн-Иванна начала своим громким, чуть сипловатым голосом: