Советские каторжанки - страница 53

Следователь Байкалов спросил, что я знаю о подпольной организации националистов в лагере. Я, конечно, ничего сказать об этом не могла. Байкалов не поверил, начал задавать какие-то нелепые вопросы, вроде того, почему я состою в дружбе с западноукраинками. Не такая уж это и дружба, ответила я, просто хорошие отношения, потому что у них меньше стукачей и они порядочнее русских. Он снова вернулся к первому вопросу, и я объяснила, что знать ничего не знаю, а если б и знала, то ничего бы не рассказала.

— Почему? — удивился Байкалов.

— Потому что это чушь. В наших условиях такая организация не может иметь никакой силы, и вообще это нереально.

Байкалов записал мои слова. К чести его, он ничего не наврал, и я подписалась. Поняла, что это Шура Веклич, помогая администрации, сочинила подпольную организацию, а мне просто мстит за мое мнение о ней.

Меня вызывали к Байкалову еще несколько раз. Он задавал снова и снова тот же вопрос с небольшими вариациями, требовал назвать членов организации и сообщить, чем они занимаются. Это было нелепо и смешно, а следователь ходил из угла в угол злой и взъерошенный, потому что не мог выполнить задание.

Однажды он сказал, что у него есть способ заставить меня заговорить, и подергал ящик стола. Я спросила, не собирается ли он применять методы физического воздействия, а потом уверять, что советское следствие порядочнее фашистского?

Байкалов в недоумении разинул рот и долго не мог его закрыть. Потом он заявил, что у него есть материал, подтверждающий мою причастность к бандеровской организации. Это даже было интересно...

— На Новый год получали письмо из мужской зоны?

— Ну, получила поздравительное...

На Новый год (уже после разрыва) Алексей прислал на мое имя общее поздравительное письмо, написанное его почерком. В письме были новогодние пожелания свободы, здоровья, счастья всем девушкам карьера. А в конце — слова: «Да будет с вами вечно вера, надежда, любовь!». И подписи —Алексея и еще три. Письмо пошло по рукам, все читали и радовались добрым пожеланиям. Была в карьере и Веклич, тогда еще ходившая бригадиршей. Попросила показать письмо, а потом сказала, что нечаянно порвала его и поэтому выбросила. Выбросила так выбросила — в письме ведь не было ничего личного.

Вскоре из мужской зоны дошли слухи, что ребят за что-то вызывают на допросы и нескольких отправили в закрытую тюрьму. Все недоумевали, и никому не пришло в голову связать эти события с новогодним посланием. И вот Байкалов вспомнил о нем.

— В этом письме ясно и четко сказано про бандеровский символ!

— Какой еще символ?

— Что, не знаете какой? Притворяетесь?!

— Понятия не имею. Знаю, что у них жовто-блакитный стяг, а еще что? Причем тут письмо?

— Это флаг. А есть еще символ. Ну не врите — знаете, не хотите сказать.

— Честное слово, не знаю.

— Про триединство слыхали?

— Что-то слышала, но что это означает — понятия не имею.

— А какой символ этого триединства? — ехидно осклабился Байкалов.

— Не знаю. Я никогда не видела у них плакатов, картин, где это может быть нарисовано, я же русская.

Байкалов, кажется, поверил, видя мое искреннее недоумение.

— Трезубец! — торжественно провозгласил он. Я вспомнила, что где-то у кого-то — не помню где — видела изображение, похожее на вилы, но не обратила на это внимания.

— Так где же этот трезубец в письме? Там же ничего не нарисовано! — удивилась я.

— Не нарисовано, так написано! Вспомните конец письма: да будет с вами вечно вера, надежда, любовь! Это и есть триединство — трезубец.

Байкалов с выражением явного превосходства посмотрел на меня сверху вниз.

— Боже, какая чушь! Ведь письмо писал русский, первая подпись его же — Мельникова. Причем тут бандеровский символ? Это же обычное новогоднее поздравление, а вы из него создаете какое-то дело! Зачем?!

— Так теперь вы признаете, что являетесь руководителем подпольной группы? Назовите имена участников! — перешел Байкалов на официальный тон.

— Да нет же! Никакой группы не знаю и знать не хочу! Я русская, поймите же вы! Причем тут какая-то группа, какой-то символ? Это же нелепость!

Протокол и на этот раз был составлен честно. Я не могла не уважать Байкалова за это. Он явно выполнял чье-то приказание и не смог его выполнить, оказавшись порядочным человеком. Отпуская меня, Байкалов сказал, что больше вызывать не будет, со мною будут говорить другие товарищи. Я еще пожалею, что не была с ним откровенной до конца. Я сказала ему очень приветливо: «До свидания», — помахала рукой и вышла вслед за надзирательницей.