Советские ученые. Очерки и воспоминания - страница 73

Поиска находки, новые проблемы, новые решения возникали буквально на каждом шагу. Да как оно и могло быть иначе? Ведь все, связанное с полетом в космос человека, делалось в первый раз. В самый первый!..

Споры по различным, казалось бы, совершенно неожиданным поводам рождались без конца. Чуть ли не накануне старта возникла проблема у медиков: когда клеить на космонавта многочисленные датчики, сигналы которых будут служить первоисточниками информации о состоянии его организма перед полетом и в самом полете? В самом деле, когда? Обклеть его этими датчиками накануне старта — будет хуже спать. Обклеить непосредственно перед стартом значит дополнительно продлить и без того немалое время пассивного ожидания. А какова цена предстартового ожидания, в авиации знают хорошо. Да и не в одной только авиации: через несколько лет после описываемых событий я прочитал книжку известного спортивного врача В. А. Геселевича, посвященную предстартовым состояниям спортсменов, и узнал, что даже в спорте (где цена удачи и неудачи существенно другая, чем в авиации и космосе) эта проблема существует в полной мере.

Спор о датчиках в конце концов решили компромиссно: большую часть из них наклеили на Гагарина накануне старта, и, несмотря на это, спал он в ночь с одиннадцатого на двенадцатое апреля отменно.

Но это был лишь один из множества возникавших в те дни вопросов, так сказать, сугубо частного характера. Вопросов, решение которых — пусть даже не всегда стопроцентно оптимально — не могло решающим образом повлиять на успех предстоящего дела.

А такие — решающие! — вопросы тоже существовали. Отмахнуться от них было невозможно. Но столь же невозможно было в то время и сколько–нибудь уверенно ответить на них…

Центральным из вопросов подобного рода был, вне всякого сомнения, вопрос о том, как будет себя чувствовать в космосе человек. Не отразятся ли непривычные факторы космического полета — та же невесомость например, — на его работоспособности?

Точно ответить на этот и многие ему подобные вопросы не мог на всем белом свете никто. А отсутствие точных ответов закономерно вызывает поток предположений — осторожных и смелых, правдоподобных и парадоксальных, робких и высказываемых весьма безапелляционно, словом всяких.

Были среди этого потока предположений и, скажем прямо, устрашающие. Дюссельдорфское издательство «Эгон», например, выпустило работу немецкого ученого Требста, в которой высказывалось опасение, что под действием «космического ужаса» (появился, как видите, и такой термин) космонавт утратит способность к разумным действиям, вследствие чего не только не сможет управлять системами корабля, но и причинит самому себе вред, вплоть до «самоуничтожения». Вот так — не больше и не меньше — самоуничтожения!..

Но, видимо, не так уж ошибался философ древности, утверждавший, что «все уже было». Не знаю, правда, как насчет «всего», но то, о чем мы сейчас говорим, действительно было в авиации. В первые годы ее развития имевшие хождения взгляды на то, что может и чего не может человек в полете, тоже не всегда отличались безоблачным оптимизмом.

Один из моих старших коллег, известный летчик–испытатель С. А. Корзинщиков, рассказал однажды историю о том, как в стародавние времена был изобретен некий авиационно–штурманский прибор, при пользовании которым требовалось производить в полете какие–то астрономические наблюдения. Насколько я понимаю, это был один из первых вариантов широко распространенного в будущем прибора — авиационного секстанта. Но тогда, чтобы получить компетентную оценку вновь созданного инструмента, решено было запросить мнение специалиста–астронома. Такой специалист — седобородый профессор (Корзинщиков широким жестом показал, какая длинная была у означенного профессора борода) — был быстро найден, но в ответ на высказанную ему просьбу сказал, что дать требуемую оценку прибору затрудняется, ибо никогда в жизни не летал и не представляет себе условий работы человека в полете.

Устранить этот пробел в биографии ученого мужа было несложно. Его привезли на аэродром, облачили в летное обмундирование, посадили в открытую наблюдательскую кабину двухместного самолета, привязали, как положено, ремнями и прокатили, сделав два плавных круга над аэродромом. Вынутый после посадки из кабины профессор на вопросы о своем самочувствии ответствовал несколько невнятно, а свое представленное назавтра письменное заключение об интересовавшем организаторов этой экспертизы приборе начал словами: «Ужас и смятение, неминуемо овладевающие человеком в состоянии полета, полностью исключают возможность выполнения каких бы то ни было наблюдений. А потому полагаю…»