Современная австралийская новелла - страница 22

Всю ночь он сидел и ждал конца дождя, а когда забрезжил рассвет, выглянул из кабины, посмотрел на размокшую землю и увидел, что дождь как шел, так и идет.

Под тяжестью груза колеса машины уже начали зарываться в грязь, и к середине дня, когда задул холодный ветер и дождь начал стихать, Тэрри понял, что застрял: он знал, что не сможет тронуться с места, пока земля не высохнет. Голодный, продрогший, он с тоской забился в угол кабины и представил себе, как будет сгружать руду, а потом откапывать грузовик. Пока дорога снова не станет проезжей, в этих местах не появится ни один грузовик, ни одна машина. Он застрял, и грузовик застрял… и каждый месяц будет подходить очередной срок платежа.

Как только появились первые голубые просветы, Тэрри заставил себя встать. Нужно поесть, хоть галеты с сардинами, или мясо, или еще чего-нибудь.

Только бы распогодилось!

Пока Тэрри рылся в сумке с продуктами, пытаясь спасти несколько подмокших пачек распухших галет, он понял, что еды ему хватит, нет, с голоду он не помрет, дожидаясь, пока подоспеет помощь. А вот курево скоро выйдет. После сильных дождей по такой дороге недели две не проедет ни одна машина.

В конце концов Тэрри отказался от спасения галет и решил впредь собирать окурки — лучше окурки, чем совсем без табака. Взбираясь в перекошенную кабину с покатым полом, он проклинал всю скотину, всех быков и все дороги на свете.

© D. Stuart, 1973

Изможденный старик, спутанные волосы, седая щетина бороды. Кожа да кости, а кости, как спички, грязная рубашка кое-как заправлена в грязные брюки. Обтрепанные концы брюк едва доходят до середины костлявой голени, лодыжки, кажется, вот-вот переломятся, широкие мозолистые ступни вывернуты наружу. Из рукавов рубашки торчат тонкие красивые руки с небольшими ладошками и длинными пальцами. Круглое, без выражения лицо, ноздри приплюснутого носа, будто шалаш для защиты от солнца и пыли, темные блестящие глаза спрятаны под нависшими бровями. Желтоватые белки глаз затуманены вереницей лет. Широкий, четко очерченный рот с квадратными белыми зубами в розовых распухших деснах. Прокуренная кострами кожа цвета сухого чайного листа покрыта тонким слоем пыли и застарелого пота. За ухом из-под свалявшейся пряди волос выглядывает серовато-зеленый катышек пережеванного табака, смешанного с золой. Изможденный босой старик со спутанными волосами — огородное пугало — стоит перед входом в мою палатку и ждет. Старик Каркоолиоо, старик Чарли.

— Что скажешь, Чарли, как дела?

— Здравствуй, молодой брат.

— Будь по-твоему, начнем по всем правилам, если тебе так нравится. Здравствуй!

— Здравствуй! Это хорошо сначала говорить «здравствуй!». Это хорошо, молодой брат…

Чернокожий старик не решается сказать, что ему надо — табаку, муки, а может быть, спичек или «чайных листочков совсем немного». Загрубелый большой палец ноги проводит в пыли линию, подернутые влагой глаза оглядывают палатку, гребень холмов за лагерем, гору пустой породы у шахты, а в мозгу позади глаз идет напряженная работа: поиски нужных слов.

— Мы все, черные братья, мы как раз подумали… Да, как раз подумали…

Долгая пауза, прямой неотступный взгляд из-под нависших бровей. Ни тени приниженности, угодливости, только мольба о понимании.

Я кивнул.

— Прекрасно, Чарли, очень хорошо.

Взгляд Чарли расстался с дальними холмами, скользнул по изрытой крабами роще чахлых, приземистых эвкалиптов, задержался на пустой тоскливой равнине, бесприютно раскинувшейся под одноцветным небом, и вернулся к повседневности: к очагу, покосившейся кузнице, к бакам с водой, куче искривленных, кое-как нарубленных веток.

— Мы так подумали. У нас, у черных братьев, есть одна старая женщина, совсем, совсем старая. Раньше, давно раньше, у нее был дурной глаз, у этой старой женщины.

Пауза.

— Как ее зовут, эту женщину?

— Ее зовут… белые братья зовут ее Полли, по мы… мы зовем эту женщину по-правильному: Джамбоогахдее. Так что эта Полли, эта старая женщина, она Джамбоогахдее.

Я немного подождал, но Чарли молчал.

— Будь по-твоему, Чарли, но ты все-таки скажи, что случилось с Полли, с этой совсем старой женщиной?