Средневековые тени - страница 4

Спьяну, Симонъ расхрабрился и сталъ наступать на отца и кричать:

— Этого ты не сдѣлаешь. Я не позволю. Этого не будетъ.

А старикъ вспылилъ и ударилъ его по лицу перчаткою. Тогда Симонъ выхватилъ кинжалъ, а конюхъ Амальрикъ выскочилъ изъ засады и набросился на сира Гильома де-Коньикуръ съ боевою сѣкирой. И убили они стараго рыцаря вдвоемъ, — сынъ и слуга, — и, отрезвѣвъ только послѣ преступленія, стояли въ безуміи, не зная, что теперь дѣлать.

Амальрикъ предложилъ:

— Бросимъ его въ ровъ, съ подъемнаго моста. Никто не увидитъ насъ, кромѣ часового, а этого убрать будетъ уже мое дѣло. Когда трупъ найдутъ, мы скажемъ, что сира Гильома убили вассалы дѣвицы Виллерсъ де-Утрео, въ отмщеніе за гибель своей госпожи, и всѣ намъ повѣрятъ.

Такъ они рѣшили сдѣлать, и все имъ удалось. Только — трупъ, брошенный съ моста, не тонулъ въ полномъ водою рву, но, упавъ на мелкое мѣсто, сталъ стоймя и торчалъ, — прямой, какъ бренно, съ чернымъ лицомъ, весь въ крови… и руки его были простерты впередъ, точно мертвецъ все еще проклиналъ сына. Это имѣло такой безобразный и страшный видъ, что Амальрикъ закричалъ благимъ матомъ и убѣжалъ, куда глаза глядѣли. Никогда и никто уже не встрѣчалъ его въ тѣхъ мѣстахъ; Богъ вѣсть, куда онъ сгинулъ со свѣта. А Симонъ — наоборотъ — потерявъ присутствіе духа, не могъ сдвинуться съ мѣста. На разсвѣтѣ его нашли на валу: онъ стоялъ — дыбомъ волосы — какъ оцѣпенѣлый, и смотрѣлъ, дико вытаращивъ глаза, на страшный трупъ, все простиравшій къ нему окоченѣвшія руки. Напрасно звали его, — онъ не видѣлъ и не слышалъ. Кто-то осмѣлился коснуться руки убійцы: тогда неподвижность его объяснилась, — онъ былъ мертвъ. Bсѣ разбѣжались въ ужасѣ. Замокъ опустѣлъ, какъ отъ чумы. Отцеубійца и жертва его такъ и остались стоять навѣки одинъ противъ другого. Никто не рѣшился придти ихъ похоронить.

Замокъ оставался пустымъ и проклятымъ мѣстомъ двѣсти лѣтъ. Наконецъ, онъ достался по наслѣдству сиру Жаку Балдуину де-Виллерсъ Камбрезійскому. Любопытствуя провѣрить родовую легенду, онъ изслѣдовалъ замокъ и — въ изсохшемъ рву старинныхъ укрѣпленіи, нашелъ человѣческій скелетъ, въ стоячемъ положеніи, съ грозно вытянутыми впередъ руками. А, въ недалекомъ разстояніи, — съ вала, — другой стоячій скелетъ, казалось, еще смотрѣлъ на свою жертву, въ движеніи ужаса и отчаянія. Тогда сиръ де-Виллерсъ, призвавъ npiopa изъ Воссельскаго аббатства, приказалъ ему отслужить панихиду за упокой души сира Гильома де-Коньикуръ и окропить оба скелета святою водою. Они распались прахомъ. Замокъ сталъ обитаемъ. И, лишь въ ночь преступленія, проклятая душа Симона, изъ года въ годъ, возвращается изъ ада и сидя на крышѣ, уныло воетъ въ трубу. А, впрочемъ, это — можетъ быть, и кошки.

На берегъ моря царевна идетъ, гордая Аделюцъ, бѣлокурыхъ фризовъ царевна. Собирать пестрыя раковины она идетъ, янтарь, водяныхъ коней и морскія звѣзды. Потому что силенъ былъ утренній прибой, и всѣ отмели чудами съ глубокаго дна покрылись.

Странная птица у моря сидитъ — смотритъ на Аделюцъ дикими глазами. Какъ темная ночь, черны крылья ея, и дыбомъ торчатъ, всѣ врозь, на ней перья. Пламя сверкаетъ въ мрачномъ взорѣ ея, и ростъ ея — ростъ богатыря-человѣка. Зеленый трупъ держитъ птица въ когтяхъ, и клювъ ея окровавленъ.

— Здравствуй, Аделюцъ! Здравствуй, царевна-краса. Потому что красивѣе тебя нѣтъ дѣвы на свѣтѣ. Головою ты выше своихъ подругъ: золотыя косы твои падаютъ ниже колѣна. Какъ первый снѣгъ на горахъ, ты бѣла, и розами цвѣтутъ твои щеки. Перси твои — какъ двѣ пѣнныхъ волны, а глаза синѣе, чѣмъ море, гдѣ ловлю я блѣдные трупы.

Пѣвцы о тебѣ по свѣту славу поютъ, за синимъ моремъ звучатъ о красѣ твоей пѣсни. Только пѣсню услышавъ, по пѣснѣ одной, — храбрый викингъ Айдаръ въ тебя влюбился. Только пѣсню услышавъ, по пѣснѣ одной, — корабли онъ черные построилъ. Только пѣсню услышавъ, по пѣснѣ одной, — на корабляхъ онъ къ тебѣ черезъ море пустился. Но не викингу было тобою владѣть. Клянусь, достойна ты лучшаго ложа. И вихорь, и бурю ему я на встрѣчу поднялъ, и ко дну пошли корабли, и гребцы, и бойцы съ кораблями. Захлебнулся студеною волною Айдаръ, и вотъ я, веселый, — сижу, клюю его бѣлое тѣло.