Срочно меняется квартира - страница 11

А потом чего и как? Гадай не гадай, пропал старик. Вода не скажет. Случилось, плавом белугу брали, в бударке два мужика, не Фролу чета, и рыбина их трясла, кидала как хотела, а то еще и с лодки кого помешковатей в воду сдернет. А тут старик ветхий, руки трясутся, с первого раза ногой в штанину не попадет. Спаси и помилуй. Пошел дед ракам на закуску…

Нет. Через неделю баркас морской охраны его нашел. На шалыгу выбросило. Посинел, распух и все такое, а раком не обкусан…

Наука-то наукой, а как я считаю, на быстрой воде, где течение — вихрь, рак не держится. Он же не «Ракета» спротив течения полным ходом летать? Об этом я Валерию все в письме отписал. Не отвечает. Его, сказывали, теперь на тюленей перебросили, изучает, не тюлень ли всю рыбу извел?

В Станьевом, считай, каждый двор дерево сторожит. Тополь черный. Какая же прелесть эти вековечные тополя — храм, шатер божий. И дома у этих тополей, как цыплята у мамки под крылом. Где-то у меня записано, Аркадий рассказал: «Я свою жизнь считаю как пирог на три ломтя поделенный: до войны, война и после нее. Повидал я немало, а недавно с моря бегу, глянул на село, так его вечернее солнце высветило… удивился, будто первый раз увидел…»

Дом Аркадия два тополя-великана охраняют, он под ними, как яичная скорлупа — не больше. Тополей, как и кленов, в России много подвидов. Клен полевой, клен остролистый, татарский, даже ложноплатановый есть. Тополей еще больше. Осина тоже тополь — тополь дрожащий. Есть тополя белые или серебристые, тополя лавролистные, душистые, корейские, тополь Болле и другие. А черный тополь называют осокорем.

Конечно, прадед Аркадия ботаники не знал, но породу дерева, которое у дома посадил, выбрал верно. Любит это дерево расти у берегов, рек, в старицах, у озер. В Волго-Ахтубинской пойме есть большие древостои осокоря, а ближе к морю встретишь лишь отдельные куртинки. Не посадил мужик родную березу, а как бы ему, беглецу из-под Васильсурска, хотелось, наверное, белую березу выходить? Знал — не пойдет. Сгорит в нашей жаре. Знал и то, что осокорь дольше стоит, два-три века, и вымахивает вширь ствола до двух метров, а вверх — более тридцати. При этом имеет такую могучую и причудливую крону, что одно дерево лес заменит. Я и теперь дом Аркадия по осокорям издалека отличаю.

Если он сам, Ракин, свою жизнь на три ломтя поделил, то и эту его притчу надо отнести ко времени нынешнему, к нашему дню…

— Чуркин-то? В летошнем году уехал к сыну, в Белоруссию. Редко кто его вспоминает, так, ежели к смеху. Дурь-то, ведь она чем выше вскарабкаешься, тем ее виднее. А Чуркин в селе совсем даже лишний был человек и для государства малоценный гражданин. Одна заслуга, в рот — ни-ни… не брал. На ладошку, сказывают, брал. Случалось. Ну, не в этом суть.

Где он только не мелькал, куда не назначали! Большой был борец, в борьбе и сгорел. Скажи на милость — какая должность завклубом? Всех делов: кино крутить, раз в год полы помыл, ну там приглядеть, чтобы парни на танцах не подрались и ребятишек безбилетных из зала вытаскивать — и то не сам. Так он здесь недолго наработался. Изболтался: наглядную агитацию с ненаглядной спутал. Вовсе лишенный смысла человек. Пустой.

Удивительная манера у Аркадия рассказывать, казалось бы, пересмешник, мужик с хитрецой, а вдруг вся насмешливость из глаз уйдет, и вроде бы скорбь в них появится за все происходящее на белом свете.

— А может, и зазря я на Чуркина наговариваю? Как-никак, а высокоидейный товарищ был, хоть и малообразованный.

Напоследок его в район бросили. Ну бросили и бросили. Не расшибся. Новая забота у Чуркина. Прислонили его к обществу охраны природы от людей. Спаси и помилуй. Такой наохраняет.

Поначалу он по селам с лекциями прогулялся. Мама родная — семья голодная, чего он только не болтал? Еноты и воробьи, суслики и дети, вороны и саженцы, вода, трава и море — все у него на учете. Все он охраняет и все записывает в красную от стыда книгу. «Поимейте, — говорит, — товарищи, в виду, что лучи советского солнца озаряют нашу счастливую землю и все на ней подлежит охране и приумножению. А вы, товарищи, выйдя на праздник труда, на весенний субботник, мусор с одной улицы на другую перетаскали и успокоились…»