Старослободские повести - страница 9
Особенно любила Прасковья весенние праздники. На вербное оденется по-праздничному, сходит с бабами в лес, принесет домой вербы и пучок непременно повесит в коровьей закутке. А когда настанет Егорий и пастух в первый раз гонит скотину, мать, как и многие старые люди, этим пучком вербы корову со двора выгонит, до конца деревни проводит стадо, а пучок назад принесет, у коровы в закутке повесит: чтоб, значит, корова все лето здорова была и из стада домой приходила. И когда мать умерла, Варвара тоже не нарушала этот обычай: каждую весну выгоняла корову в первый день выпаса ветками вербы.
В жнитву мать всегда примечала последний связанный сноп, и его не молотили. Мать уносила этот сноп в чулан, где в закроме у них хранился хлеб, пристраивала его в уголке над закромом, и он висел там до нового сева. Так, говорила она, делала бабка Евдокия, мать Прасковьи, так делала и она сама: без лишних разговоров снесет этот аккуратный крепкий снопик в чулан и хранит его там. «Весь век добрые люди так делают», — скажет. Да и после, когда рожь только на огороде сеяли, клочком, наберет пук и там же в чулане повесит, до новой жнитвы висел.
...Земля, хлеб, корова. Не помнила Варвара, чтоб мать хоть бы невзначай обмолвилась о них черным словом. Сама гнула спину на этой самой земле, каждая крошка хлеба доставалась трудом и потом, за той же коровой сколько забот... — а относилась к ним, будто была в вечном долгу и перед землей, и перед хлебом, и перед той же коровой. Земле и всему доброму, что растет на ней, она готова была молиться. «Земля-матушка, — скажет, — и носит нас, и кормит, и поит, и одевает. А умрет человек, она его на вечный покой к себе примет. Ты ее любишь, с охотой да добрым словом трудишься на ней — и она тебе добрым платит; а скажи о ней облыжное слово или подумай только — обидится она. Что б мы ни делали — она все знает, что б ни говорили — все она слышит. Плохого человека не полюбит, а за доброго заступится, хоть мы и не знаем об этом. Пословица недаром молвится: «Добра мать до своих детей, а земля-матушка — до всех добрых людей»...
В войну, когда пришла похоронная на отца, мать как-то сразу постарела. И часто стала рассказывать Варваре, как поженились они с ее отцом, как начали жить без своего угла и хозяйствовать без лошади. «Да был у нас с ним мир и лад, работы мы не боялись — вот и встали помаленьку на ноги: и хату поставили, и лошадь купили, и без куска не сидели, и по праздникам выходили не хуже других...»
Похоронную получили осенью, а весной, в самое половодье, умерла Прасковья. И вроде не болела она ничем таким, а после смерти отца сразу стала таять — и после рождества совсем слегла. Умерла она, как и жила, тихо и спокойно, и только жаловалась ей, Варваре, что вот не привела ей с отцом судьба лежать рядом в земле...
...И к безутешным слезам, какими не раз плакала ночами Варвара, этой ночью добавились слезы смиренной просветленности, сошедшей на нее при этих вот счастливых воспоминаниях о матери. И она благодарила нелегкую свою судьбу за то, что там, на их деревенском погосте, дети похоронят ее рядом с матерью... и уже век вечный будет она лежать рядом с Прасковьей.
II
Она помнила себя рано. И самое яркое первое видение себя одной — без матери и отца — приходилось на тот весенний день, когда светило солнце, цвели вишни, а она, Варя-Варюха, стояла на верхушке навозной кучи и сквозь красное стеклышко смотрела на мир.
...В коротком ситцевом платьице... кажется, василькового цвета, с короткими густыми темными волосами, темноглазая, босоногая и, наверняка, чумазая, как и любой, пусть даже самый ухоженный, крестьянский ребенок...
На куче коричневого перегноя темно-красным огнем вспыхнул осколок стекла. Скорее всего, той ночью был дождь, вымыл это стекло из-под перегнившего навоза, и вот оно горело теперь под солнцем на той навозной куче, что отец всегда складывал аккуратно в углу между коровьей закуткой и плетнем.
Да, ночью или рано утром точно был дождь, потому что всегда, когда Варваре вспоминался тот день, она и теперь будто видела, как от мокрого навоза, пригретого солнцем, поднимался желтоватый пахучий пар.