Стеклянный город - страница 7
Тем не менее, я походил по комнате, не держась за бок, поискал осанку, взгляд, выражение лица... наугад, как себе это представлял. Лаэрт плохо объяснял, как актер он был бездарен.
И вот мой час подошел к концу, пора уж было надевать перевязь с мечом, а я всё никак не мог заставить себя это сделать. Меч лежал на столе будто заговоренный. Как только я протягивал к нему руку, к горлу подкатывала тошнота, а сердце сдавливало обручем. Я знал, что это малодушие, Богу угодно, чтобы я был не монахом, а воином. Так уж получилось. И Богу угодно, да и мне уже угодно, а я всё медлю...
Часы на городской ратуше пробили восемь раз. Мое время истекло. На девятом ударе я его взял. Во мне рвались тысячи связей, лопались тысячи пружин, под ногами разверзлась бездна, в которую можно падать до бесконечности, но все-таки я это сделал. И это оказалось не так страшно, как я думал раньше. Может, потому что я сам теперь попробовал, что значит железом по животу. Я хотел это знать, и я это узнал.
Оба герцога: и Фурский, и Тиманский зашли за мной. Я сидел на кровати в глубокой задумчивости, меч в ножнах лежал у меня на коленях.
- Ты готов? - спросил Лаэрт.
- Да, - кивнул я, - сейчас.
Барьер уже был перейден. Нацепить на себя перевязь было делом одной минуты.
- Плечи расправь, - еще раз напомнил он.
И я наконец распрямился. Мне почему-то дышалось легко, как будто скинул с плеч тяжелый мешок.
- Ну, с богом, мальчик, - сказал мой грозный наставник, - не забыл, что нужно отвечать королю?
- Пока помню, - ответил я.
- Тогда пошли. Флора уже ждет. Верхом тебе трястись еще рано, так что поедешь с ней в карете. Там и причешетесь. Герцог не возражает, правда, Леонато?
Герцог Фурский только усмехнулся и великодушно махнул рукой.
- Этот пусть едет.
Мы спустились во двор. Пока шли к карете, я отметил про себя, что сейчас июль, половина десятого, прекрасный и теплый летний вечер, и с этого вечера начинается моя новая жизнь. Третья по счету. На клумбах под окнами пышно цвели розы и георгины, сумерки подступали, но вечер обещал быть бесконечно длинным и чудесным... Меч постукивал по левому бедру, он уже мне не мешал.
В карете было слишком темно, чтобы хорошо разглядеть красавицу-герцогиню. Ее узкое лицо белело, волосы чернели, платье блестело серебром и жемчугом. Леонато Фурский поцеловал ей руку и пристроился на своем черном скакуне возле правого окна, Лаэрт - на своем гнедом красавце - возле левого, эскорт - позади. Мы тронулись. Говорят, для меня был приготовлен белый конь, но я его еще не видел.
Карета так тряслась по булыжникам, что мне пришлось схватиться за бок.
- Что, больно? - спросила герцогиня обеспокоенно, - сказать, чтоб ехали потише?
- Не нужно. Я потерплю.
- Лаэрт, конечно, перестарался с тобой. Мясник!
- Спасибо, что не убил, - усмехнулся я, мне показалось, что мы хорошо друг друга понимаем.
- Бедный маленький монашек, - вздохнула Флора, - куда ты впутался!
- Это Бог меня впутал, герцогиня. А епископ Маленский благословил.
- Слушай, - наклонилась она, - а ты действительно такой набожный, как говорит про тебя отец Бенедикт?
- А что он говорит?
- Ну... что ты совсем не пьешь вина, ешь только хлеб и сыр, всё время молишься, мухи не обидишь?
- Он прав, мадам. Я действительно безнадежный праведник.
- А женщин ты тоже избегаешь?
Я не смог сдержать улыбку.
- Конечно, мадам, я же монах.
Она посмотрела на меня насмешливо и достала из сумочки расческу.
- А ну-ка, праведник, наклонись, уж больно ты гладко причесан!
Я охотно подался вперед, она тоже, наши колени столкнулись, наши губы встретились и довольно надолго. Я пока что завис между двумя жизнями: где не было женщин, и где их не будет. Я наслаждался моментом. Да и Фурский мне ну очень не нравился.
У Флоры же были свои причины соблазнять бедного монашка.
- Когда сядешь на трон, не забудь об этом, - шепнула она.
Такого быть, конечно, не могло, мне и в голову такое не приходило, но нельзя рассуждать о своем бессилии, когда целуешь женщину.
- Не забуду, - пообещал я.