Степан Кольчугин - страница 17
Степка садился и снова вставал, пробовал прыгать на одной ноге, стучал кулаком по двери, но тяжелая сонливость не проходила…
Должно быть, Пашка ухватил Степку за ухо. Он вскочил, полный ярости и страха.
Прямо в лицо мальчику глядел белый глаз подземной лампы, а человек в клеенчатой тужурке теребил его ухо и говорил на ломаном русском языке:
— Очень сильно спишь, мальчик!
Рядом стоял знакомый десятник.
— Арчибальд Петрович, мальчонка первый день работает. Круглый сирота, — сказал он.
Англичанин отпустил Степкино ухо и удивленно спросил:
— Круглый?
— Ну, ни отца, ни матки у него.
Англичанин похлопал Степку по плечу и сказал:
— А, очень хорошо. Семьдесят пять копеек штраф вычесть.
Они ушли, а через некоторое время десятник вернулся и сказал:
— Вот ты в первый день и заработал четыре гривенника, дурак, а тридцать пять в контору еще будешь должен. Хорошо, он сильно выпивши был, а то не посмотрел бы, что первый день…
— Дядя, — спросил Степка, — долго еще тут сидеть?
— Забойщики пройдут, и ты с ними пойдешь, — сказал десятник.
Ужасное уныние охватило мальчика. Раньше одна лишь мать заставляла его носить воду, собирать уголь и бегать в лавку, — ее можно было не слушать, хитрить. Материнская лупцовка не страшила Степку. Здесь же множество людей следило за ним, заставляло его дежурить около чертовой двери. Если забойщики пройдут другой дорогой — он навсегда останется под землей. А мать в участке, о нем и не вспомнит никто. От таких мыслей стало бы тошно и взрослому человеку.
Степка совсем уже собрался умирать, когда послышались милые людские голоса и на штрек вышла угольная артель.
Видно, забойщики устали — всю длинную дорогу они шли молча, лишь изредка кто-нибудь ругался, ударяясь о низкий свод.
Но вот Степка снова попал на подземный рудничный двор, протиснулся между грязных, мокрых людей и вошел в клеть.
Снова захватило дыхание от стремительной быстроты, снова замелькали камень и дерево обшивки, снова заблестела вода. Но сейчас, когда клеть неслась вверх, Степке казалось, что она проваливается в глубину. Серый рассеянный свет показался где-то очень высоко над головой, ноздри ощутили сухость и тепло земного воздуха.
Торопясь и спотыкаясь, выбежал Степка из надшахтного здания. Снова над ним стояло прекрасное высокое небо, ветер коснулся его лица, радостной и оглушающей музыкой был полон воздух. Голос гудка казался добрым, стариковским. Он ничуть не походил на утренний пронзительный вой, о котором говорили рабочие:
— Вона черт кричит, зовет уже…
Степка размазал угольную пыль по лицу, надвинул на самые глаза картуз и представлял себе, как, зайдя в поселок, презрительно поглядит на девчонок, толкнет плечом Пашку и обругает его грубым шахтерским словом. Потом он неторопливо вынесет во двор корыто, ведро…
Жениться разве? Тогда все будет делать жена, а он, помывшись, слепой от мыльной воды и упавших на глаза мокрых волос, протянет руку и скажет недовольно: «Вот дура баба, полотенцу сюда давай».
Рядом с ним шли красные от рудной пыли, прославленные своим босячеством и пьянством катали, серолицые, мрачные мартеновцы, коренастые прокатчики, белые от известки женщины с шамотного завода, степенные слесари и механики, черные черти шахтеры, надменные машинисты, красноглазые оборванные чугунщики.
— Эй, Степка! — позвал чей-то знакомый голос.
Степка оглянулся — за ним шел Пахарь.
— Ты где, в шахте? — спросил он.
— Ну да, в шахте, — ответил Степка.
Они пошли рядом, и суровый человек Пахарь, однажды отлупивший Степку, сейчас разговаривал с ним, как с равным.
— Случай-то какой, — усмехаясь, говорил он. — Боков старый под кран кинулся, так ему голову и отчикало.
Степка, радуясь, что ведет солидный, взрослый раз-говор, хрипло спросил:
— Пьяный он был?
— В том и штука, совсем не пьяный, — таинственно сказал Пахарь. — Как старуха удавилась, он ни одной ночи не спал, ходил по двору, бормотал, а сегодня, когда третью печь выпускали, подошел к крану да как рванется…
Во дворе дети окружили Степку, но губастая Верка испортила торжество. Гнусавым голосом она закричала:
— Арестант, арестант… арестантская морда…