Степень родства - страница 4

(корпус инструмента — тело, струны — нервы, а сессионный импровизатор — дух) — что-то сложное, и в сложности своей — лживое. Сейчас люди перед телевизорами будут прощаться не с Генеральным секретарем, персонажем анекдотов, — а непосредственно с этим раскладом в себе. Но, теряя постепенно (по очереди) тело, нервы, дух, они, освободившись полностью, уже не пожелают членораздельно сказать, ЧТО они потеряли, — память отшибло.

Гудки заводов сливались. Петр расставлял на полу индейцев и крестоносцев (набор «Ледовое побоище»). Композитор из кремлевской ямы помахал ручкой.

Летом 83-го, на «Запорожце», на рыбалку. Отец, Петя, двоюродный брат. Бабушка заказала цветок:

— Степные, не помню как называются, лепестки желтые, острые, стебель толстый, и вообще, цветок похож на удава, он не тянется вверх, он извивается. Но не вздумай набирать букет, сорви единственный цветок…

Река Карповка. В реке Карповке — красноперки. «Запорожец» на берегу. Морда у «запора» — как у почтового ящика. Рядом куст боярышника, на нем — скудная неэкзотическая птичка, а в клюве у нее — судорожное насекомое. Брат в кепке «Аэрофлот» поймал пять красноперок, отец с «Шипкой» во рту — десять, а Пустовойтов вместо красноперки поймал чудовищного окуня. Окунь подмигнул своему убийце.

Потом надоело, потом Петя ушел под железнодорожный мост, там спрятался в траве и зажмурился, а когда открыл глаза — увидел неестественную паутину. В центре было солнце, а солнце загораживал паук (такой же точно, как в фильме «Приключение Буратино»). Пестрый паук. Паук-фантастикум. Он ритмично раскачивался, заслоняя солнце. Впрочем, тогда он и был солнцем. Вернее так: он был центром. Петя убежал от пестрого паука. Но паук не гнался за ним. Этот паук — солидный паук.

Сколько цветов. Пусть бабушка сама ищет. Острые лепестки, толстый стебель, пускай сама ищет своего степного удава. Сорвал первый попавшийся цикорий или внесезонный одуванчик…

На «джопере» домой. По обе стороны дороги камыши. И — в просвете, да, в просвете… Что в просвете? Между камышами. Что между камышами? Надо ворочать неким Языком, или перейти на жесты, или муравьиными усами пошевелить своему кровнику — он поймет. Но вот если попробовать: доска, как надгробие, надгробие-доска. И женщина, нарисованная на доске (ну, как?). Женщина, вроде «Неизвестной» Крамского (условный декор пустовойтовского созревания), но не такая рассчитанная, а уходящая лицом внутрь доски. Просто ОНА, первоначальная, дообразная, вообще довсякая. Говорить ли, что, возвращаясь на «запоре» с очередной рыбалки, Петр не видел этой доски? Или, наоборот, сказать, что видел? Но в том и другом случае говорить не рекомендуется.

Бабушка устроила целый праздник по случаю того, что внук нашел мой цветок, не-помню-как-называется. Оставила ночевать и накормила пирожными-безе.

— Так значит, «степной удав»? — спросил Пустовойтов.

— Удав, — подтвердила бабушка.

— Я видел между камышами женщину на доске, — осторожно продолжил Петя.

— Женщина стояла на доске?

— Да нет, ее кто-то нарисовал на доске.

— Не подавись, — бабушка отвернулась к черно-белому «Рекорду», — это когда искал «удава»?

— Нет, в машине мимо проезжали.

— Тогда ничего, тогда все в порядке.

— Почему в порядке?

— Не почему, а потому.

Следующая жизнь должна дополнить предыдущую, ибо опыт к опыту, — и алхимический булыжник, оружие мистического пролетариата, в кармане.

Если топать ежедневно по этим асфальтированным дорожкам, убивая пластиковые стаканчики, непременно наступишь на чей-нибудь хвост, не обязательно на свой.

Вот Парк им. комсомольца-героя Саши Филиппова. Тебе ли не знать, как разгоняются в нем взятые напрокат самокаты, и девочки в платьях из ЧССР суют под нос гонщику раритеты — гусениц и зеленые стекла, а родители мусолят журнал «Экран», на обложке — Игорек Костолевский или Миша Боярский… Впрочем, нет, не было ни девочек, ни журналов, ни зеленых стекол. Боярский уже умер, Костолевский еще в ПТУ учился, а родители появились ПОСЛЕ нас, они-то и разгоняли прокатные самокаты и таскали чехословацкие шмотки!..