Степень родства - страница 5

Пустовойтов поступил на журналистику в 1989-м. Лютеровский молоток, прибивавший 95-й тезис, уже стучал по его голове, а голова была в мотоциклетном шлеме, руки заняты гитарой — полковник Васин приехал на фронт… Старик Козлодоев… Иногда они менялись местами, и полковник Козлодоев собирал свой полк, а старик Васин лез по крыше в обоссанных брюках.

Университет достраивали — лепили по бокам дополнительные помещения, отделывали под мрамор. У входа росли колючки, мимо окон аудиторий проплывали в траве коровы из частного сектора.

Однокурсники еще не приняли окончательной формы. Будущий телевизионный деятель искусств («Карлсон», страница такая-то), будущий мелкий бандит, будущий репортер коммерческого еженедельника «Шахматы». Их движения были еще свободны, прослеживались только намеки на завтрашние ритмы.

Тогда в Москве состоялась премьера соловьевского экзерсиса «Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви». Бандит и Деятель были на премьере, а Пустовойтов не был. Оттуда они приехали не в теле, но в духе: напевали «Сарданапала», гнусили джаст момент с интонацией Толика-Прибора. А Репортер носился по универу и городу с «Экспресс-хроникой» и «Свободным словом» жабообразной фаты-морганы Н…ской…

Имя Розы хорошо известно, фамилия разыскивается, как трупы инопланетян.

В Парке им. Саши Филиппова он лакал пиво «Сталинградское», отчетливо различал будущий снег — и как на этом снегу — вон там — будет стоять студентка 4-го курса медакадемии Галина Павлова, а вон там — продавец-консультант магазина строительных материалов «Биллион» Игнат Роговицын, и они будут шептаться о ком-то третьем, о каком-то значительном третьем лице, которое непременно их в чем-то продвинет. И уминать снег. Она — сапогами «Шелл», он — ботинками «Трантор». Петр отдал пустую бутылку летнему мальчику и еще немного понаблюдал за зимней парочкой.

Репортер позвонил Пустовойтову ночью:

— Не стало академика Сахарова.

— Что теперь?

— ?

— Надо что-нибудь организовать.

— Что?

— В холле портрет и какие-нибудь листочки приклеим.

— Занятия отменить.

— Не отменят — свалим демонстративно.

— Если похороны будут транслировать — хорошо бы телек в коридор.

— Слушаешь «Свободу»?

— Да, и записываю на кассету. Потом на листки перепишем. А где портрет возьмем?

— Надо подумать… кажется, придумал.

— Траурные ленточки на пиджаки?

— Да, да и траурные ленточки на пиджаки.

Как выяснилось впоследствии, академик Сахаров никакой не композитор. У него не было слуха. Андрей Дмитриевич здорово подставил Петра Пустовойтова.

Самое начало 90-го. В городе — «Кино» и Виктор Цой. Петр слонялся по пустой набережной, снег аккуратно падал в урны. Кореец на пятой скамейке, если считать от сувенирного киоска, крутил перед левым глазом детский пластмассовый калейдоскоп (синее распадается, красное сплачивается).

Пустовойтов — на четвертой скамейке. И оттуда крикнул:

— На концерт не опоздаешь?

Кореец опустил калейдоскоп и цыкнул:

— Нет, никогда и никуда не опаздывал. — Встал и унес с собою детскую пластмассу. Снег аккуратно падал в урну и неаккуратно на плечи Цоя — с прохладцей и в беспорядке.

— Мне нужны доказательства, — грузил Петр, — несомненные знамения, как в керченско-римских катакомбах. И твердость, твердость нужна мне. Ничто без твердости. Нигде без знамения. Так сотвори из меня полноценного фанатика, покажи город — и короткий путь к нему. Или длинный путь, но верный. Будь для меня Урбаном II, мертвым Оводом на кафельном полу, председателем Мао с блинообразным солярным ликом, еще кем-то… Ты-го понял меня.

Мы, в общем-то, всегда находили друг для друга единственные слова. Слова-сигналы, не допускающие хреновых контекстов, шаманские слова…

В 89-м бабушка проталкивала в эфир донской казачий ансамбль «Звонница» (хутор Филин). Певцы-танцоры привезли ей на «уазике» полосатые арбузы.

В декабре 60-го директор национального Банка Кубы майор Че Гевара посетил Волгоград. Он дал интервью областному радио, был на Мамаевом кургане, перекантовался в гостинице «Грузия», где разбил над раковиной стакан, когда полоскал рот, и поранил ладонь. Именно там он черкнул в блокноте «Боливия», выдрал этот листок, сбацал из него самолетик и пустил в волгоградское окно. Самолетик сделал круг почета и повис на ночном тополе, под которым ровно через двадцать лет Петя Пустовойтов потеряет выменянного в классе каучукового викинга.