Стиг-знаменосец - страница 8

стр.

С поясом чистого серебра».
       А бык в доспехах пляшет.

КРЕСТЬЯНИН И ВОРОНА

Крестьянин в орешнике бродит глухом,
    Фалле-фалле-люлле-лей,
А с ветки ворона кричит петухом,
    Фалле-фалле-люлле-лей.
Крестьянин стал — ни назад, ни вперед:
«Ай-ай! Ворона меня заклюет!»
Старуха за прялкой сидит среди мотков:
«Когда это вороны клевали мужиков?»
Крестьянин поднял верный лук,
Упала ворона, качнулся сук.
Ее он тащил, не жалея плеч,
Из сала отлил полпуда свеч.
Ее он тащил, не жалея сил,
Вороньим пером перину набил.
Сделал он веер из хвоста —
То-то дивная красота.
Из кожи — обувку на двадцать ног
Да матери пару добрых сапог.
Из мяса — солонины бадью
Да блюдо жаркого на всю семью.
Из кишек — веревки, увязывать воз,
Из лапок — вилы, таскать навоз.
Из шеи — рожок, трубить на заре
Громче быка на господском дворе.
Из клюва затычку сделал он,
Чтоб пиво из бочки не вылилось вон.
А из вороньего костяка —
Большой корабль, крутые бока.
Вот какая вышла гора
Всякого разного добра.
Пой эту песню, ворону славь,
    Фалле-фалле-люлле-лей,
И от себя что хочешь прибавь,
    Фалле-фалле-люлле-лей.

НИЛЬС ВОНГЕ НАНИМАЕТ БАТРАЧКУ

Нильс Вонге сказал своей жене,
Когда у них рожь поспела:
«Найти бы батрачку честную мне,
Вот это было бы дело.
     Кто-нибудь должен жать мое поле».
Нильс Вонге серого вывел конька
(Кобылка-то пестровата)
И в город поехал, держась большака
(Тропинка-то кривовата).
Нильс Вонге весь город проехал верхом.
Спешился он на рынке
И видит: девчонка, кровь с молоком,
Хлеб принесла в корзинке.
«Хочешь работать в усадьбе моей,
Девушка в белой рубашке?
Дам тебе денег, добрых харчей
И пива — в день по баклажке.
     Кто-нибудь должен жать мое поле».
«Жать я могу весь день-деньской,
Коли нужна тебе жница,
Но запрошу я платы такой —
Тебе во сне не приснится.
    А то не буду жать твое поле.
Подаришь мне серп — и на рукоять
Насадишь кольцо золотое.
Тогда мне хоть два поля сжать
Дело вовсе пустое.
Новую юбку мне сошьешь
С золотыми шнурками,
Портного в Южной Мёре[14] возьмешь,
Материю — в Амстердаме.
Быка мне откормишь лучшей травой.
Бык нужен красно-пестрый.
Один его рог пусть будет кривой,
Другой же — прямой и острый.
В пятницу рыбки мне положи,
Три селедки всего и потратишь.
В субботу отдай бочонок ржи,
По субботам ты рожь лопатишь.
На ночь ставь мне кружку вина
Каждый вечер недели,
А спать я на перинах должна,
На шелковой постели.
    Тогда я буду жать твое поле».
Нильс Вонге, крестясь, пустился прочь.
«Ну и денек проклятый!
Чтоб ты пропала, чертова дочь,
С твоей сатанинской платой!
    Сам я буду жать мое поле».

ДАТСКИЕ НАРОДНЫЕ БАЛЛАДЫ



ХОЛЬГЕР ДАТСКИЙ И СИЛАЧ ДИДРИК

Силен был Дидрик, груб и смел,
А жил он возле Берна[15]
И триста родичей имел,
Я говорю вам верно.
    А бились мы в Ютландии.
«Мы весь завоевали свет,
Теперь земли нам хватит.
Но Хольгер Датский, наш сосед,
Еще нам дань не платит».
Тут Свертинг, злобой обуян,
Вскричал что было духу:
«Давайте мне хоть сто датчан,
Прихлопну их, как муху!»
«Потише, Свертинг, черный тролль.
Датчан не взять без боя.
У них не трус и сам король,
И войско недурное».
Но Свертинг лишь плечом пожал:
«Постыдный страх отбросьте!
Покуда Хольгер не сбежал,
К нему нагрянем в гости».
Наутро двинулись в поход
Шестнадцать тысяч конных,
Чтоб датский покорить народ,
Сломить непокоренных.
Вперед отправили послов:
Пусть платят дань датчане,
А нет — так пусть без лишних слов
Спешат на поле брани.
Ответил Верландсен послам:
«Меч воинов рассудит.
Тому, кто в дом вломился к нам,
Пути назад не будет».
Сошлись враждебные войска
На вересковом поле,
И мнилось, Дания близка
К позору и неволе.
Рубились воины три дня,
Пришельцев много пало,
Ни шагу датская броня
Врагам не уступала.
Угрюмо Свертинг проворчал:
«От нас осталась сотня.
Не одолеем мы датчан
Ни завтра, ни сегодня».
И Дидрик, мощный, как гора,
Ответил, хмурясь грозно:
«Я вижу, прочь бежать пора,
Пока еще не поздно».
Помчался Дидрик по холмам,
Он зря, выходит, бился.
За ним бежал и Свертинг сам,
Хоть больше всех хвалился.
И Йерн сказал пришельцам вслед,
Оглядывая дали:
«Немало знали вы побед,
Теперь позор узнали».
Шестнадцать тысяч верховых
Навеки стали прахом.
Бежали семьдесят живых,
Гонимы смертным страхом.
Остыл недавней битвы жар,