Стигмата - страница 5
Потому что вторжение было неизбежным.
***
Дым клубился над Пьяццале Серениссима.
Белые фасады домов, окружавших главную площадь Республики, почернели от копоти. Обгоревший остов Музея Республики таращился пустыми глазами окон на человеческое море, бушевавшее у его подножия. Колонна Монумента Республики, обычно блеставшая на солнце, теперь была абсолютно чёрной; оборванные флаги, окружавшие её, обвисли, едва дрожа на слабом ветру. Некоторых флагов не было; два флагштока были сломаны.
И повсюду были люди.
Эмилия ван Хаутен шла, протискиваясь через толчею человеческих тел. Гневный шёпот нёсся над головами толпы, то прибывая, то отдаляясь — неразличимый, нечёткий; лишь иногда она слышала то тут, то там обрывки слов, обрывки фраз, проклятия и плач, вырывавшиеся из бурного потока ненависти.
Гнев. Ненависть.
Никто не тронул её. Ни на баррикаде, перегородившей широкий променад улицы Национале, где люди в полицейских шлемах, бронежилетах и с алыми повязками согласились впустить её; ни здесь, на площади. Но взгляды, которые встречали её, ранили сильнее любых слов.
Лео уговаривал её не идти. Но она не могла стоять в стороне. Не после этих двух ночей, когда взрывы и очереди грохотали над Сан-Марко, разносясь по всему городу, она не могла стоять в стороне.
Она должна была быть здесь.
Повсюду её встречал кроваво-алый. На флагах, грязных и иссечённых, высоко поднятых над головами толпы. На шлемах и касках, нанесённый краской или попросту клейкой лентой. На рукавах, повязанный в виде изорванного, истрёпанного платка. На шеях, будто кровавая рана.
Кровь . Казалось, будто всюду была кровь.
Она протиснулась мимо кого-то и замерла, не в силах сдвинуться с места. Отсюда, со ступеней, сбегавших к грязному месиву разобранной мостовой, было видно, как вдоль Пьяццале Серениссима, от улицы Спадария, тянется молчаливая процессия.
Они несли мёртвые тела.
Завёрнутые в красно-зелёную ткань, грязную и окровавленную, они словно плыли над толпой, склонившей головы, упавшей на колени в грязи. Люди с лицами, почерневшими от пыли и копоти, несли их, вышагивая медленно и тяжело, будто почётный караул. Холодная ярость застыла в их глазах. Эмилия видела порванные одежды, кое-как прилаженные бронежилеты, выщербленные от попаданий, грязные руки в перчатках, сжимавшие лежащие на плечах тактические ружья — и даже гравивинтовки, с ужасом увидела она.
Гравивинтовки.
Берлиньери приказал расстреливать их из гравивинтовок.
Она стояла, глядя на процессию, слушая, как вокруг неё бушует гневный, плачущий, проклинающий океан, не в силах пошевелиться. Не в силах даже сдвинуться с места.
Бойня , прошептала она одними губами. Это была бойня. Она не понаслышке знала, что такое гравиоружие… и знала, что оно делает с людьми.
Здесь должны были быть сотни жертв, подумала она. Процессия перед ней всё шла и шла, медленно, тяжело, гневной поступью, неслышно сотрясавшей мир. Сотрясавшей Марцию.
Марцию, которая никогда больше не будет прежней. Не после того, как на её улицах пролилась кровь.
Что-то ударилось ей об ноги, и она вздрогнула, оглядываясь вокруг, глядя вниз. Ей показалось, будто она услышала хлопок ткани об ткань.
Она наклонилась, подцепив обрывок ткани двумя пальцами. Это был флаг — когда-то был флаг, подумала она: теперь от него остался только грязный, испачканный обрывок. Не было зелёной полосы — только оборванные нитки снизу; не было и львиной головы сбоку полотна.
Остался только красный.
Цвет крови.
Эмилия ван Хаутен развернула обрывок и повязала его себе на плечо.
***
Дым струился по каменному каньону улицы Кьяроччини.