Стихи 1984 – 2016 - страница 50

стр.

на столе психиатра в провинциальной дурке,


где Ф. косил от призыва - пахло карболкою, говном,

чахлым ужасом, психи вяло дрались за сладкое...

За окном снова ходит дерево. Что девушка, что оно,

что сам он, что кровоизлияние на сетчатке -


лишь случайный ответ на: "а что ты увидел тут?"

- Девушка, доктор, дерево, раздавленный глаз. Дурацки,

но от листа с тенями он снова пришел к листу.

Техник Ф. содрогается и все-таки ставит кляксу.


2012


родительский день


Вот мент в околотке, подшив застекленных эфебищ,

взирает на чотких индиго, напрасную расу,

так летчик глядит на никчемное, топкое небо

с корягами молний за скучною облачной ряской,


в котором и сгинет, не сгинет, останется темным

слепым силуэтом, пятном, онеменьем сетчатки,

фосфеном, свеченьем на фоне дверного проёма,

внутри своей тени, где снег будет падать и падать,


и улицы - течь, и шагать - беспробудное море,

и жесть будет петь на столбах обреченную силу...

Нас нет и быть может не будет, застывших в притворном,

неправильном завтра, куда бы нас мать не родила.


2012


сожжение азбуки


в блатнограде кирилл-и-мефодий сожгли второй том букваря,

где уцелевший фрагмент вавилонской азбуки до смешения

разъедал границу ума человечкам, или попросту говоря,

позволял быть всеми людьми даже в замкнутом помещении.


коцел-князь сказал что-то вроде: вот не было блять заботы.

у нас тут коррупция, агитация, инвестиций за всю херню,

национальное возрождение - и вдруг выясняется: вся работа -

абсолютная лажа. нас замочат в отхожем месте, истинно говорю.


и куда вы братцы потом пойдете со всею своей любовью -

имена с вас облезут, и бороды, и печати возраста на лице.

беспризорные дети, совсем ничьи, вот что вы сделаетесь такое.

ни отца, ни дома - одна дорога с лютым небом в самом конце.


2012


домашнее чтение


ни свет не кончится ни яростная речь

океанской пены с камушками в горле

с капустою в усах в осклизлом серебре

русалочьем неуследимом голом


и человечья тьма трещащая в огне

орущая бегущая к сиденьям

не кончится сольется с тою тьмой что вне

и будет бормотать из каждой тени


заглядывать в окно где лютые бобры

едят свои дрова или в окошко

где мышь читает про погибшие миры

и обсуждает этот ужас с кошкой


2012


слияния и поглощения


Вот троглодит съедает живого миссионера,

а потом вдруг валится набок, захваченный изнутри.

Тяжелое тело его резное, звериное небо серное.

Бусы, перья, джу-джу и трубка: с духами говорить.


Миссионер как к свету выходит к большой воде.

Мертвые братья с небесной лодки бьют его по мордам

с черным кружевом шрамов: нефиг шататься здесь,

пшол в свою джунглю, дятел. Затем говорит вода:


Видишь, душа лишь окошко. Есть варварская храмина

тела, внутри которой кадишь все равно тому,

чье небо глядит через купол, чье сорокосложное имя

течет изо рта вместе с дымом, не ведая - почему.


2012


старение эмульсии


оседают как снег помутневшие фото, серые, ломкие.

бромид серебра растворяется в тусклой реке ночной,

оставляя нам новую землю под тысячелетним облаком,

время, снова и снова уходящее из-под ног.


свет высвобождается, и каждое солнце опять горит

из рассыпающегося картона, где все мы, а ветер дунет,

и останется только свет - и мы где-то там внутри

последней тени - сегодня, тринадцатого бактуна.


2012


гавно и эльфы


На наших авах няшные котэ,

гавно и эльфы, прочие не те,

бох смотрит нам в придуманные души.

Раз наяву мы - срам и пустота,

тогда пускай нас судят по понтам

и достают как кролика за уши


из черного цилиндра под лучи

прожектора - обвисни и молчи

побудь раз в жизни белый и пушистый.

Нет благодати в кроличьем рагу,

а есть в короткой памяти - ведь вдруг

внутри тебя спит утка, в ней яишко,


а в нем игла - сломаешь и пиздец:

в гнилых адах издохнет жаб-отец,

ролетой ржавой небеса свернутся;

трухлявый пол, провалится земля,

все курсы рухнут, окромя рубля,

и мертвые на волю ломанутся.


2012


лампа


в темноте твоя кожа похожа на горсть самоцветов -

шум, цветные мазки, сетчатка достраивает провалы

в трехмерный витраж, в цветы, что горят на свинцовой ветви

венозной, тусклой, сумеречной, усталой.


темнота поднимает в нас море, где глубоководные существа

прекрасные, как удар промеж глаз поленом -

фосфоресцирующая слизь, парча - ходят, видимые едва