Сто тайных чувств - страница 32

– Я не думаю, что это правда, все эти разговоры о наследственной природе, как будто нам суждено вырастать, становясь кем-то определенным, и ничего не поменять. Эльза никогда не слышала о детерминизме?

Саймон выглядел озадаченным.

– Хм, – задумчиво протянул он.

На мгновение я почувствовала удовлетворение от победы над конкуренткой тонким и ловким ходом.

Но затем он заметил:

– Разве доктрина детерминизма не говорит, что все события и даже человеческий выбор следуют естественным законам? То есть это как бы согласуется с мнением Эльзы.

– Я имею в виду, – запинаясь, пробормотала я, пытаясь вспомнить то, что бегло просмотрела к лекции по философии, – я имею в виду… а как мы определяем естественное? Кто может сказать, что естественно, а что нет? – Я трепыхалась, пытаясь удержать свое жалкое «я» над водой. – А у нее самой какое происхождение?

– Ее родители – мормоны, но они удочерили ее, когда ей был годик, дали имя Элси, Элси Мари Вандерворт. Она не знает, кем были ее биологические родители, но с шести лет могла, раз услышав какую-то мелодию, затем сыграть ее точно, нота в ноту. Особенно она любила музыку Шопена, Падеревского, Мендельсона, Гершвина, Копленда, еще кого-то, я уже подзабыл. Позже она обнаружила, что все они или поляки, или евреи. Разве это не странно? Тогда она решила, что она, вероятно, польская еврейка, и начала называть себя Эльзой, а не Элси.

– Я люблю Баха, Бетховена и Шумана, но это не делает меня немкой, – пошутила я.

– Дело не только в этом. Когда ей было десять, произошло нечто очень странное, но я клянусь, это правда, потому что отчасти был свидетелем происходящего. Эльза сидела в школьной библиотеке, листала энциклопедию и увидела фотографию какого-то плачущего ребенка и его семьи в окружении солдат. Надпись гласила, что это евреи, которых везут в Освенцим. Она не знала, где находится Освенцим, и даже не знала, что это концлагерь. Но она физически почувствовала что-то ужасное, отчего задрожала и задохнулась, а потом рухнула на колени и начала нараспев произносить что-то типа «Ошвеэн-шим, ош-ве-эн-шим». Библиотекарша встряхнула Эльзу за плечи, но она не могла остановиться. Тогда ее потащили к школьной медсестре, миссис Шнибаум. А миссис Шнибаум, полька, услышав, что именно скандирует Эльза, жутко перепугалась. Она думала, что Эльза решила подшутить над ней. Оказалось, так произносится название «Освенцим» по-польски. После того как Эльза вышла из транса, она знала, что ее родители были польскими евреями, пережившими Освенцим.

– В смысле «она знала»?

– Просто знала, и всё. Так ястребы умеют парить в воздушном потоке, а кролики замирают от страха. Этому знанию нельзя научить. Она объяснила, что воспоминания ее матери передавались из сердца в матку и теперь неизгладимо отпечатались на стенках ее мозга.

– Да ладно тебе! – перебила я. – Говорит прям как моя сестра Гуань!

– И что?

– Она просто выдумывает на ходу теорию, которая соответствовала бы тому, во что она верит. В любом случае биологический инстинкт и эмоциональная память – не одно и то же. Может быть, Эльза читала или слышала об Освенциме раньше, а потом забыла. Знаешь, как люди смотрят старые фотографии или фильмы, а потом считают, что это были их собственные воспоминания. Или у них возникает дежавю – и это просто плохой синапс, передающий непосредственное сенсорное восприятие в долговременную память. Она внешне хоть похожа на полячку или еврейку? – Когда я это выпалила, у меня появилась опасная мысль. – А у тебя есть ее фото? – спросила я самым обыденным тоном.

Пока Саймон искал свой бумажник, я чувствовала, что сердце мчится, как гоночная машина, готовясь противостоять сопернице. Я боялась, что Эльза окажется писаной красавицей – нечто среднее между Ингрид Бергман, освещенной огнями взлетно-посадочной полосы аэропорта, и Лорен Бэколл, с угрюмым видом сидящей в прокуренном баре.

На фотографии, сделанной на улице, была изображена девушка в приглушенном свете сумерек. Вьющиеся волосы, обрамляющие угрюмое лицо. Длинный нос, по-детски маленький подбородок, выпяченная нижняя губа, будто ее подловили на полуслове, так что она походила на бульдога. Она стояла рядом с походной палаткой, подбоченясь, уперев ладони в толстые бедра. Ее обрезанные джинсы были слишком узкими, отчего в промежности собирались в резкие складки. На ней была футболка с надписью «Ставь власть под сомнение», выполненной кривыми буквами, обтягивающая внушительных размеров бюст. Я подумал про себя: «Ну почему? Она даже не сногсшибательная». Даже не симпатичная девулька с курносым носиком. Она совершенно пресная, как сосиска без горчицы. Я пыталась сдержать улыбку, но готова была станцевать польку от радости. Понятно, что сравнивать себя с Эльзой на фотографии поверхностно и неуместно. Но я несказанно обрадовалась, решив, что я и краше, и стройнее, и куда более стильная. Не нужно быть поклонником Шопена или Падеревского, чтобы понять, что Эльза происходила от славянских крестьян. Чем больше я смотрела, тем больше радовалась. Наконец-то демоны моей неуверенности не более опасны, чем ее коленные чашечки. Какого черта Саймон нашел в ней? Я старалась быть объективной, посмотреть на соперницу с мужской точки зрения. Она была спортивной, это да. Разумеется, производила впечатление умной, но в пугающей, неприятной манере. Грудь у нее куда больше моей, и здесь очко могло быть в ее пользу, если Саймон настолько туп, чтобы вожделеть эти арбузы, которые когда-нибудь отвиснут под силой тяжести до пупа. Можно сказать, что глаза у нее были интересные, раскосые, кошачьи. Хотя, если присмотреться, они казались тревожными, а под ними были заметны темные круги. Эльза смотрела прямо в камеру, и ее взгляд был одновременно проницательным и пустым. Выражение лица говорило о том, что она познала тайны прошлого и будущего, и эти тайны были печальны.