Странная фотография - страница 13

— А что мы посмотрим? И куда посмотрим? Смотреть-то некуда — просто жизни никакой нет! Вот тебе и все смотрины…

Они побрели через парк — не по дорожкам, а прямо по влажной земле, усыпанной палой листвой. От земли тянуло прелью, сыростью, и эти запахи осени навевали щемящую грусть. Косте внезапно захотелось расплакаться как маленькому, потом громко расхохотаться, он почти не владел собой — так подействовала на него встреча с этой длинноногой девчонкой с гиацинтовыми глазами. Внезапно он кинулся от неё прочь, и торопливо, судорожно принялся подбирать с земли упавшие листья. Набрав охапку палого золота и багрянца, он протянул её Любе.

— Ты чего это? Зачем?

— Тебе! — только и смог выдавить Костик немеющими губами.

— Мне не нужно. Отдай это своей девочке — у меня весь дом от букетов ломится! И у нас в вазах не такие цветы, не такая… падаль — у нас розы и орхидеи! А других цветов мы с мамой не признаем. И вообще, очкарик, чего ты ко мне привязался, а? — её голос сорвался на крик, в нем зазвенели истерические нотки. — Отстань от меня, я тебя по-хорошему прошу, а то позову Володю и он живо с тобой разберется!

Люба резко повернулась и побежала прочь. Косте показалось, что она плакала на бегу, жалобно, чуть не навзрыд. Он, не помня себя, инстинктивно рванулся за ней и бежал до тех пор, пока Люба не скрылась в своем подъезде. В этот подъезд ему хода не было — только теперь Костя понял, где она живет: этот дом номер два по Весковскому переулку вызывал у старожилов района глухое, плохо скрытое раздражение. Наводненный охранниками, буравящий прохожих глазками видеокамер, установленных в каждом подъезде, этот светло-кремовый монстр под зеленой крышей с застекленными лоджиями и чугунными решетками, перекрывавшими закрытый двор, населяли «сильные мира сего» — банкиры. Их жители района, люди по большей части простые и небогатые, недолюбливали и побаивались, а на дом поглядывали с плохо скрытой завистью и злобой.

Так значит, его чудо — Люба-Любушка — жила именно в этом доме! А это значило, что их разделяла стена, которую не преодолеть ни приступом, ни прыжком, ни ползком… И расстояние, разделявшее их: парня в стоптанных старых кроссовках, которому не привыкать питаться одними макаронами с кетчупом, и её — девчонку, у которой две машины, личный шофер и в вазах одни только розы и орхидеи, — это расстояние не измеришь обычной мерой длины — ни милями, ни километрами… Его вообще невозможно измерить!

Костик стоял, тупо уставясь на дверь Любиного подъезда, и прижимая к себе разлохматившийся букет. Листья потихоньку выскальзывали из его рук и одно за другим — падали к ногам на асфальт.

— Э, парень, чего стоишь — давай-ка отсюда! — вывел его из прострации дюжий охранник в черном берете.

Костя послушно побрел прочь, продолжая судорожно сжимать свой растрепанный осенний букет. Так он и пришел домой — с этим букетом, позабыв про минеральную воду, за которой его посылала бабушка. И стоял в коридоре, не зная куда теперь идти и зачем… Мысли путались, он был как в чаду.

«Как же так, — проносилось в разгоряченной голове, — мы же нормально с ней разговаривали… все хорошо было.» И вдруг её словно бы подменили. И не хотела она так со мной — это была не она. Она же плакала, плакала — я видел! Но все равно — мне её теперь не видать, она скрылась за этой тяжелой дверью, и навсегда, навсегда… Ее умчит от меня личный папин шофер на личном папином «Вольво» — умчит вдогонку за орхидеями, которые здесь не растут. Она всегда будет мысленно в той стране, где цветут орхидеи, а мой город… он пахнет сыростью, и скоро его запуржит, заметет — он ведь так любит снег! И я — я тоже его люблю, я знаю как он прекрасен в снегу — мой город. А она никогда не узнает. Никогда! Потому что, она живет в городе и не видит его — она мысленно там, где растут орхидеи! Она тепличная Люба-Любушка, а я… я хотел подарить ей его — мой город. Чтоб он стал ей родным, чтоб она загляделась на его красоту… потому что прекраснее его нет! И моя Сеня об этом знает. Ох, что со мной? Надо сесть за уроки… Бабушка… она меня посылала за чем-то. Но за чем?