Странный рыцарь Священной книги - страница 65

Повели меня, как опасного преступника, к угловой башне над рекой. По пути я внимательно оглядывал все вокруг: войти-то было легко, а вот выйти — трудно.

На побеленной известью стене башни чернела надпись: «domus inquisitionis» — «Инквизиция». Над нею — пальма со звездой доминиканцев и голубь с оливковой ветвью. И здесь голубь. Рядом с ним надпись «tua rura», то бишь «Селения Твои». Итак, я вступал в Божии селения, отдавая единственную жизнь свою в руки Божии…

Из полутемного наземного помещения вела наверх каменная лестница. Мы поднялись по ней, навстречу мне отворилась тяжелая дверь, и я вошел в горницу, занимавшую всю верхнюю часть башни. А башня была широкая. Со мной вошли двое моих стражей, цепко ухватив меня под локти, будто поддерживая. Когда дверь за нами закрылась, я услышал, как по другую сторону тяжело падает засов. В тот же миг свободными руками оба стража, каждый со своей стороны, ткнули мне под ребра тонкие острия ножей. Они считали себя умельцами в этом деле и, скорее всего, и впрямь имели большой опыт.

За деревянным столом сидел Доминиканец. Он поднялся. Смотрел на меня, не скрывая торжества и с каким-то непонятным удивлением. На столе лежал свиток Священной книги, под столом валялась железная рогатина.

Я огляделся, как всегда оглядываю место, где предстоит мне схватка. Иногда ведь можно просто поскользнуться на чем-нибудь и поплатиться жизнью. На каменном полу перед столом и вправду было пятно, похожее на высохшую лужицу от пролитого вина. В этой страшной комнате нельзя было угадать, что это за пятно — кровь, блевотина, растопленное масло, кипяток, горящие угли?..

Я стоял в камере пыток. Большинство орудий пыток я знал — крюки, ремни, клещи. Кузнечный мех — у очага, от коего разливалось алое сияние. Котел на трех ножках — для растапливания масла и олова. Колеса и лестницы для распятия. Острая пирамида, куда сажали верхом несчастных еретиков. Было там и некое приспособление с железными лучами — как солнце — я не знаю, для чего оно предназначалось. А за спиной Доминиканца, на стене, висела медная маска с вытаращенными глазами, с рогами и воронкой во рту. Через нее в человека вливали воду до тех пор, пока он не раздувался, как жаба. Но зачем была эта маска? Может, мучители боялись смотреть на лицо жертвы. Рядом с маской висел крест — сбитый из двух сырых еще поленьев, с сучьями, грубый и страшный. Справа от него — распятие: Христос в терновом венце, израненный, сочивший кровью. Господи, как, должно быть, страдаешь Ты, глядя на муки людей, коих пытался спасти.

С той поры прошло много лет. Я побывал в дюжине камер для пыток — как воин, что крушит их, и как пленник. Тогда, представ перед Доминиканцем, я еще не знал, что такое пытки. Тем лучше — возможно, струсил бы…

Доминиканец выглядел теперь совсем по-другому, и уже ни жесты, ни испытующие взгляды не напоминали мне о Доминике, нареченном Святым. Доминик являл собой как бы огромное дерево, в ветвях которого гнездились вороны, но и пели соловьи. Человек же, стоявший передо мной, был вытесан из бревна, как кол, что используют для изгороди. А на заостренный кол изгороди можно посадить человека. Видел я людей, посаженных на кол, видел и тех, кто вбивал колья в живые тела. Лучше бы не видел.

Доминиканец сказал:

— Ты безумен.

Я сказал ему:

— А что еще я мог сделать?

Он сказал:

— Бежать, бежать — пока не настигнет тебя кара Господня.

Я сказал на это:

— Ангелы поют, когда в рай попадает раскаявшийся грешник.

Он снова сел, положил руки на стол. Смотрел на пальцы свои, словно удивляясь, что способен укротить их, когда следовало бы сжать их в кулаки и ударить с размаху по столу, а, может быть, ударить меня. Но он только сказал:

— Ты обманул Святого отца.

Я сказала ему:

— Я верю Святому отцу, да будет благословенно имя его, но не верил тебе. Думал, ты возьмешь Книгу и уберешь меня со своей дороги. А потом во мне победила алчность — еретики давали мне пятнадцать тысяч дукатов.

Сделав это признание, я пристально поглядел в глаза Доминиканцу. Как в бою с мечами, ожидал я увидеть в этих глазах проблеск мысли, прежде чем он произнесет ее вслух. Я шел по тонкому льду холодной души его. Доминиканцу самому предстояло решить, насколько тяжел мой грех — позволить ли мне сделать еще шаг по этому тонкому льду, или обрушить меня в свою ледяную бездну.