Страшное дело. Тайна угрюмого дома - страница 19

– Да, – задумчиво ответил Смельский, – это хороший поступок!..

Они вошли под тенистые ветки парка.

Пахнуло густым запахом березовой и сосновой смолы, прохладой.

Неподалеку виднелась скамья.

Молодые люди сели на нее, и оба задумались.

Несколько минут царило молчание и тишина, только время от времени прерываемая шепотом листьев или каким-нибудь странным, необъяснимым звуком из глубины чащи, которыми изобилует всякий лес и от которых каждый раз путник пугливо вздрагивает.

– Знаете что? – вдруг вскрикнула Анна и даже поднялась со скамьи. – Познакомьте меня с этим Шиловым, с этим героем драмы.

– Это зачем? – вздрогнув даже, спросил Смельский и почувствовал вдруг такое что-то, что он не мог и назвать себе словами; это было ощущение мистическое, это был ужас перед чем-то, на минуту таинственно выглянувшим на него из мрака будущего.

И отвратительно безобразно было это что-то.

– Для чего? – повторил он.

Но Анна не заметила его волнения, она сообразила что-то и тотчас же перерешила.

– Нет, не теперь, я еще переговорю с Таней.

«Для чего вам видеться с Шиловым?» – хотел было еще раз спросить Смельский и вдруг устыдился этого вопроса.

Анна свободна знакомиться с кем ей угодно.

С этого дня решено было между Анной и Смельским устроиться так.

Он поедет в Петербург для свидания с заключенным и там останется жить, а приезжать в Сламотовку будет только в тех случаях, когда у него найдется что-либо сообщить Анне интересного по делу.

Но Смельский все-таки решил на случай приездов взять комнату у одного из дачников.

Расставшись с ним, Анна медленно и задумчиво пошла к даче сестры. Таня все еще была в забытьи. Так ей в этот день и не пришлось видеться и говорить с Краевой.

При этом сиделка, отчасти уже посвященная в семейную драму, посоветовала Анне, если она дорожит здоровьем сестры, отложить не только всякие разговоры, но и само свидание, пока хотя бы часть сил, потраченных в тяжелой болезни, не возвратится.

Анна невольно согласилась с этими доводами и вот несколько дней подряд старается быть незамеченною в доме, играет с детьми, читает или под вечер сидит задумчиво на скамейке под развесистой березой и думает, чем все это кончится и что скажет ей Таня, когда увидит ее.

Прошла неделя.

Татьяне Николаевне делалось заметно лучше, силы возвращались, а с ними вместе и сознание ужаса своего положения.

Когда ей сказали, что уходу за собой и за детьми она обязана графу Сламоте, она горько разрыдалась.

Плач больной доносился сквозь открытое окно в садик, где в углу все продолжала таиться Анна, несмотря на то что выздоравливающая уже много раз осведомлялась, нет ли от нее письма, и даже плакала по поводу ее молчания…

В этот вечер, когда стенания Тани так явственно доносились в сад, маленькая Маня, которую тоже редко пускали к матери, вдруг увидела ее в окне.

Больная встала в отсутствие сиделки и облокотилась на подоконник.

– Мама, мама! – закричала малютка. – У нас тетя, мама! Вон тетя!

Краева высунулась, глянула по указанному направлению, и сестры столкнулись взглядами.

В один миг Анна очутилась в комнате больной и подхватила ее почти на руки, целуя и успокаивая.

Она уложила ее обратно в постель и тогда только рассказала, что она уже давно тут и что она только боялась показаться Тане на глаза из-за предосторожности, которую ей посоветовала соблюдать сиделка.

– Так ты давно тут? Милая! Дорогая! – говорила Татьяна Николаевна, прижимая к себе руки сестры и целуя ее.

Она была так рада, что Анна теперь около нее – единственный человек, перед которым она может излить свою душу. И она, не откладывая в долгий ящик, начала свое горькое повествование.

Она подробно описала вечер ареста, потом все его последствия и, остановившись на последнем воспоминании о посещении Шилова, задрожала вся, и глаза ее опять расширились, как в момент той сцены. Этого Анна еще не знала, и рассказ сестры произвел на нее глубокое впечатление.

А Таня, поднявшись на локте, окруженная подушками, горячо и страстно говорила:

– Я бы ни за что не пошла к нему, Аня, если бы не видела сон. О! Боже, какой это ужасный сон! Я и теперь содрогаюсь, как только вспомню его!