Страсть тайная. Тютчев - страница 11

стр.

Сбросив сюртук и освободив от штиблет натруженные за день ноги, Тютчев присел к столу и придвинул чистый лист бумаги. Но тут же отложил перо, сказав себе: «Нет, рано. Ещё рано. И что я скажу в стихах, когда и сам до конца не ведаю её и своих чувств? Афанасьич прав: время, нужно время, чтобы сказать ей и себе: Амалия моя!..»

И побежали дни, принося новые свидания и новые минуты и часы восторга и счастья. Сказывалось обаяние молодости, свежести чувств? Ведь ни он, ни она ещё никого по-настоящему не любили. Это была их первая и обоюдная встреча с ещё неведомым, но таким желанным состоянием, когда сердца широко распахнуты и каждое движение души устремлено навстречу друг другу.

   — Вот взгляни, Афанасьич, — как-то, вернувшись со свидания, Тютчев протянул на ладони шёлковую цепочку, — Это её. Мы с Амалией обменялись.

   — Так вы, Феденька, отдали ей свою золотую в обмен на сию, дешёвую? — не скрыл своего огорчения, даже испуга старый слуга. — Что же я отпишу вашей маменьке?

Фёдор поднёс к губам шёлковый шнурочек Амалии и поцеловал его.

— Этот подарок для меня дороже всяческих сокровищ. Он хранит её тепло, её запах. Он — частичка её существа. Так как же можно равнять сей дар даже с тем, что зовётся золотом? — вспылил он. — Сегодня же... нет, завтра поутру пойду к её родителям, чтобы просить её руки!


Назавтра к вечеру Фёдор вернулся — на нём не было лица. Он опустился на стул и уронил голову, обхватив её руками.

   — Всё кончено, — произнёс он со слезами. — Мне не только отказали — меня унизили. Но я этого так не оставлю! Я докажу... Я сумею защитить свою честь и свою любовь... Да, сумею, чего бы мне это ни стоило!

«Неужто замыслил драться? — Афанасьич впервые в жизни не на шутку перепугался. — Да, никак, дуэль! Но с кем, кто враг моему дитяти? Надо бежать к Крюденеру. Может, он, Александр Сергеич, чего знает и сможет остановить непоправимое. А того лучше — следует немедля исхлопотать Фёдору Иванычу отпуск на родину. Здесь он изведётся и из одной беды может угодить в другую. А там, дома, боль и утихнет... Молодость, она ведь любые раны быстро врачует...»

4


В одном маменька оказалась права: дипломатическая карьера, не в пример иным службам, в самое кратчайшее время проявила свои преимущества. По прибытии в Мюнхен Феденька значился всего-навсего губернским секретарём, а спустя каких-либо три года уже получил чин коллежского секретаря. А ещё через два года, в 1828-м, был назначен вторым секретарём миссии.

Впрочем, это-то продвижение в глазах самого Тютчева как раз было если и достижением, то несказанно малым. В самом деле, какой это, скажите, завидный успех, ежели он поначалу занимался лишь перепискою чужих бумаг, а затем был допущен уже и к составлению донесений в Петербург, имеющих, как правило, всего лишь осведомительный характер? Его уму и образованности — он это знал — соответствовала бы должность, скажем, первого секретаря. Но, увы, даже когда случилась вакансия, Тютчева сие назначение обошло.

В другом, несомненно, оправдался расчёт Екатерины Львовны — уже через пару лет службы её сын был удостоен звания камер-юнкера. Попробуй кто на ином служебном поприще внутри страны обрести сей придворный чин за столь короткие сроки — и думать об этом нельзя! А тут вроде бы и вдалеке от императорского двора, и никто из всесильного царёва окружения и в глаза не лицезрел дипломатического чиновника Тютчева, а извольте-с, вот он, к дворцовой жизни оченно и, главное, законно причастный!

Вот почему, когда в середине лета 1825 года Феденька прибыл в Москву в первый свой отпуск и уже в звании камер-юнкера, маменька в радостном и счастливейшем состоянии не могла найти себе места, всё не отводила своих восхищенных глаз от милого и любимого сынка.

   — Ну как он там, от нас на отшибе, не скучал? Вижу, вижу, Афанасьич, ты за ним, ненаглядным, ухаживал исправно. Зато и здоров Феденька, и ничем, видать, в своей самостоятельной жизни не огорчён. Аль что не так, Афанасьич? Ты смотри у меня — на тебя вся надежда, — счастливо и в то же время с нескрываемым, одним лишь матерям свойственным беспокойством не переставала маменька пытать старого Фединого слугу.