Студенты последнего курса - страница 4
Последними поднимались Русинович с Антоновичем.
Они были друзьями, хотя еще на первом курсе между ними произошла неприятная стычка, о которой они не любили вспоминать. Антонович был не в духе, а тут, как на грех, Русинович наступил ему на ногу своим тяжелым саногом. Антонович скорее непроизвольно, чем со злости, толкнул Русиновича. Тот, недолго думая, дал сдачи. Через секунду они уже стояли друг против друга, готовые ринуться в бой. Но хлопцы их развели.
Помирились они быстро и сразу подружились так, что всегда вместе ходили на занятия и даже питались из одного «котла».
Антонович был поэт, имел веселый, живой характер, хорошо учился, и с первого курса его избрали старостой. Русинович, наоборот, был тихий, замкнутый, не отличался большими способностями, но был чутким, отзывчивым.
...Рак после завтрака ложился на свою кровать читал, пока его не одолевал сон. Хлопцы, приходя из библиотеки, обычно заставали его в такой позе: одетый, в туфлях, он лежал на кровати, как покойник, скрестив на груди руки и прикрыв лицо книгой или конспектом. Но почти все экзамены сдавал на «отлично» — память у него была феноменальная. То, что он прочитал один раз, оседало в его мозгу надолго. Книги он читал быстро — за один день мог одолеть толстый роман. Правда, признавался, что читал «по диагонали», следя только за сюжетной линией. Рак терялся только тогда, когда надо было дать не готовую, а свою оценку тому или иному факту или явлению. Он умел прятаться за цитаты.
Малец с Ярошкой от темна до темна сидели в библиотеке — в Ленинской или в своей, университетской. Малец зубрил до потери сознания,— боялся за стипендию, хотя получал еще и пенсию. Но он помогал матери и младшей сестре. Ярошка тоже старался, но при его выносливости и силе такая нагрузка ничего не значила — он мог вынести и не такое. Он тоже был отличником.
Антонович с Русиновичем и в учебе были разные. Антоновичу все давалось легко: на экзаменах он получал одни пятерки. Казалось, что он не учит, а только повторяет то, что знал давно.
Русиновичу мешала его медлительность, но все, что он говорил или доказывал, было его собственным, высказанным по-своему, хоть порой и довольно коряво.. И оценку тому или другому факту он старался давать свою, за что одним преподавателям нравился, другие же, кто любил гладкие ответы и заученные формулировки, снижали ему оценки.
Сегодня с утра небо укрыли тучи, и Антонович не отправился, как обычно, на озеро, а пошел с Русиновичем в библиотеку.
Долго стояли в очереди, так как в сессию в библиотеке всегда много народу. Взяв нужные книги, пошли выбирать места — чтобы не попалась по соседству шумная компания, чтобы меньше ходили мимо и не припекало солнце.
За соседним столом, через проход, сидели девушки с их курса. Они поглядывали на парней и посмеивались. У них был чудной сосед, которого Русинович приметил уже давно. Сам старый, он и читал что-нибудь очень старое и толстое. Сегодня перед ним еще лежал батон в авоське.
Хлопцы увлеченно читали, не поднимая головы. Обедать сходили в буфет, съели холодные котлеты, компот. С полчаса посидели на библиотечном крыльце. Приятно пригревало солнце.
После обеда работалось хуже. Русинович все чаще отрывался от чтения, чаще бросал взгляд на соседок, провожал глазами студентов, которые только пришли и долго искали свободного места, тихо проходя меж рядами столов и шепотом спрашивая: «Тут свободно?»
Наконец Антонович не выдержал, толкнул друга локтем и зашептал:
— Чего крутишься?
— Что-то в голове шумит.
— На, почитай, может, отдохнешь,— и он протянул Русиновичу исписанную мелким почерком довольно толстую тетрадь.
«Студенческая поэма»,— стояло на первой странице.
«Посвящаю Ярошке, Мальцу, Русиновичу, Раку».
И пошло, понесло Русиновича, будто на ласковых волнах начало покачивать, убаюкивать, нежить, а потом — поднимать вверх, бросать вниз, даже сердце замирало от радости и страха.
Постепенно, строчка за строчкой, вырисовывалась пусть и не очень совершенная, но все-таки достаточно яркая картина их студенческой жизни. И главное: видно было, что писал поэт. Пусть не каждое слово стояло на месте, не каждая строка несла большую мысль, звучала твердо,— такую вещь мог написать только поэт.