Субботним вечером в кругу друзей - страница 23

— Вот и правильно, — поддержал Пустышкин. — Не пой. Много чести. Послушай, что тут о нем плетут. Уши вянут — любимый, прекрасный… Это он-то! Пошляк! Вся его популярность гроша ломаного не стоит.

— Э-э, нет! — криво усмехнулся набитым ртом певец. — Стоит. И даже больше. Гребет он будь здоров.

— Будь здоров! — кивнул поэт, поспешно поднимая стопку водки. — Давай, Коля, за наш дар небесный. Как-никак все, что у нас здесь, — он гулко постучал костяшкой костлявого пальца по своему черепу, — это от бога. Согласен?

— Согласен, — кивнул певец. — Я-то согласен. От бога или от дьявола — лично мне все равно. Я известный артист, ты известный поэт, а сидим мы у самых дверей и нам подают в последнюю очередь.

— Зато в этом нас пока еще не ущемляют, — сказал поэт, протягивая цепкие пальцы к бутылке. — Выпьем за женщин… Порядок есть порядок.

— За женщин я пить не буду, — капризно сказал певец. — Много чести. Давай лучше выпьем за нашу гениальность.

— Каждая муха — гениальное создание природы, — желчно сказал поэт. — Я еще ни разу не встречал ни одного самого захудалого артиста, который не считал бы себя гениальным.

— Ты хотел сказать: захудалого композитора, — поправил певец.

— Конечно, композитора. Все они захудалые. Жаль только, публика ни хрена в этом не смыслит.

— Публика дура, — резюмировал певец. — Я любую публику насквозь вижу. Она у меня как на ладони. Веришь, стою на площадке с микрофоном и по глазам вижу — ведь дура дурой.

— И хлопает как собака, — сказал поэт. — Ведь хлопает? Самовыражается. Делать ей больше нечего. Заплатила за билет деньги — ну и сиди моргай. Нет, ей этого мало.

— Хлопает, как бешеная собака. А что она понимает в искусстве? Для нее песня — всего лишь возбуждающие звуки. А песня — это не только звуки. Песня — это, если хочешь знать, нечто большее. Песня — это песня.

— Да, песня — это песня, ты глубоко прав, — сказал поэт. — Песня — это не просто волшебные звуки, но и сказочные слова. Ты согласен? Давай еще по одной! За песню! За союз слова и музыки. То есть за союз слов и связок. А на композиторов наплевать. Им и без нас хорошо.

— Давай! — с чувством сказал певец. — За меня и за тебя. Ты все понимаешь. Мы, как видишь, вполне можем обойтись вдвоем, без третьего, то есть без композитора. Давай вздрогнем.

— Давай. Поехали. Только, умоляю, не пой сегодня. А то, не дай бог, голос сорвешь. Или как там у вас — голосовые связки… У тебя связки хорошие?!

— Это мои-то связки? Я с этими связками могу — ого-го! — любого чемпиона на лопатки положить.

— Подожди, рано еще. Слышишь, там какой-то идиот хвалит этого дурака юбиляра. Льстят друг другу и не краснеют. Ну и ну… Хорошо быть композитором, — с завистью продолжал поэт. — Ни рифм у них нет, ни метафор. Свалил ноты в кучу, потом записал в любом беспорядке — и назвал опус номер семнадцать. А почему семнадцать — никто не знает. Но помалкивает. Кто признается в том, что он круглое бревно?

— Сволочи, — с ненавистью сказал певец. Мало им своей славы, так они за чужой стали гоняться. Исполнителями стали. Выскочит этакий козлетон в кожаной куртке на подмостки и давай блеять. А публика в восторге: бис! Браво! Овации, цветы. И пусть у него в горле не связки, а наждачная бумага — ей все равно.

— А ты думаешь, кто-нибудь кроме редакторов читает стихи? — спросил поэт. — Черта с два! А ты, кстати, читал мои стихи?

— Еще бы! — певец икнул и осоловело уставился на поэта. — Высший класс! Я от них в восторге. Дай я тебя за них поцелую. — Певец нежно заглянул поэту в глаза, потом бережно пригладил его волосы и, схватив двумя руками за уши, стал целовать…

Поэт некоторое время терпеливо вертел головой, потом ему удалось вырваться, и он утерся салфеткой.

— Спасибо, — растроганно сказал поэт. — Не знал, что ты меня так любишь. Я тоже тебя люблю. Голос у тебя, ох какой гениальный голос! Настоящий голосище. Да если бы не ты — разве его кто-нибудь знал? — Поэт укоризненно кивнул в сторону композитора. — Вот так они и въезжают в рай на чужом горбу. Давай еще по одной. За тебя! За твои связки.

— Не за связки, а за нас. За брудершафт поэзии и песни. Сейчас я тебе спою. Лично тебе. Ох, как я тебя люблю. Как невыразимо люблю. Какие у тебя прекрасные глаза, то есть, извини, стихи. И глаза тоже. Дай я в них посмотрю. — Он схватил рукой за шевелюру поэта и поднял его опущенную к столу голову. — Да, у тебя прекрасные глаза. Такие глаза не видал я сроду…