Судьба моя сгорела между строк - страница 53
>
>Я тот, кто жил во времена мои,>Но не был мной. Я младший из семьи >Людей и птиц: я пел со всеми вместе >И не покину пиршества живых…>Как вечно и в то же время современно это звучит! Он уже ожил на «пиршестве живых» и рассказал нам много о себе и о нас.
>Этот новый голос в русской поэзии будет звучать долго. Огромные пласты работы чувствуются в стихах книги «Перед снегом». Чувствуется, что поэт прошел через ряд более или менее сильных воздействий предшественников и современников (сейчас они скорее угадываются).
>Тем, у кого нет этой книги, я советую как-нибудь достать ее, чтобы судить о ней самым строгим судом. Эта книга ничего не боится.
>Можно ли сказать изящнее:
>И ткань твоей одежды>Из ветра и дождя.>А как великолепна и первозданна Азия в ламентациях переводчика!
>Да пребудет роза редифом.>Да царит над голодным тифом>И соленой паршой степей >Лунный выкормыш — соловей.>Ржа пустыни щепотью соды >Ни жива шипит, ни мертва…>Вероятно, такой азийский пейзаж появляется в поэзии впервые.
>Рифма Тарковского всегда крепка, нова, никогда не вычурна и не навязчива.
>Одно из самых пронзительных стихотворений — «Ветер», где героиня изображена с благоговейным ужасом, от которого мы что-то стали отвыкать, — кажется мне одной из вершин современной русской поэзии.
>А я любил изорванную в клочья, >Исхлестанную ветром темноту>… … … … … … … … … … … … … … …>И на цыганской, масляной реке >Шатучий мост, и женщину в платке, >Спадавшем с плеч над медленной водою, >И эти руки, как перед бедою.>… … … … … … … … … … … … … … …>Слова горели, как под ветром свечи, >И гасли, словно ей легло на плечи>Все горе всех времен. Мы рядом шли, >Но этой горькой, как полынь, земли >Она уже стопами не касалась >И мне живою больше не казалась.>Когда-то имя было у нее.>* * *>Вера в огромное и общее будущее делает эту позицию специфической поэзией шестидесятых годов двадцатого века. О стихах Тарковского будут много думать и много писать.
>* * *>Я не один, но мы еще в грядущем…>А вокруг та Москва, которую мы видим из каждого окна:
>Эй, в черном ситчике, неряха городская,>Ну, здравствуй, мать-весна! Ты вот теперь какая…>… … … … … … … … … … … … … … …>Девчонки-крашенки с короткими носами, >Как на экваторе, толкутся под часами >В древнеегипетских ребристых башмаках, >С цветами желтыми в русалочьих руках.>(«Ранняя весна»)>Наверно, излишне упоминать о том, что книга эта уже по достоинству оценена читателем — 6000 экземпляров разошлись за несколько дней.
>Книга издана просто и изящно — без надоевшего всем золота. Стихи не любят, чтобы их рядили в очень нарядные одежды»[51].
Конечно, в книгу не вошло стихотворение «В музее». Разве древние ассирийские вожди — «боги-народоубийцы» не напоминали правителей советской империи? Себя автор ассоциирует с казненными и превращенными в «лагерную пыль».
В музее
1960
Когда-то над сценой Большого театра был изображен бог Аполлон, играющий на скрипке в окружении муз. В стихотворении 1960 года «Земное» Тарковский отказывается от участи античных богов — от бессмертия. Поэта устраивает его удел — быть человеком.
Анна Андреевна Ахматова очень любила это стихотворение. Прочтя его, она позвонила Тарковскому и сказала шутливо:
«После того, как я прочитала Ваши стихи, особенно стихотворение «Когда б на роду мне написано было…», я подумала, что теперь, даже если Вы попадете под трамвай, я уже не буду так убита горем».