Судьба моя сгорела между строк - страница 54

стр.

Земное

Когда б на роду мне написано было
   Лежать в колыбели богов,
Меня бы небесная нянька вспоила
   Святым молоком облаков,
И стал бы я богом ручья или сада,
   Стерег бы хлеба и гроба, —
Но я человек, мне бессмертья не надо:
   Страшна неземная судьба.
Спасибо, что губ не свела мне улыбка
   Над солью и желчью земной.
Ну что же, прощай, олимпийская скрипка,
   Не смейся, не пой надо мной.
1960
* * *

В шестидесятые годы у поэта выходят еще две книги — «Земле — земное» (1966) и «Вестник» (1969). У него появляются ученики — он ведет поэтическую студию при Московском отделении Союза писателей.

Поэт становится участником поэтических вечеров, на которых гремят имена молодых поэтов — Вознесенского, Евтушенко, Рождественского, Ахмадулиной. Среди этого созвездия неискушенным слушателям творчество Тарковского казалось сложным, закодированным и даже старомодным.

Тарковский не гнался за актуальностью, не искал новых форм. Он писал о том, что во все времена волновало и будет волновать человека. Он пытался ответить на вечные вопросы бытия и обращался к Книге Книг, к Ветхому и Новому Заветам.

«Есть поэты яркие, они вспыхнут, как фейерверк, и погаснут. Поэзия Тарковского останется на многие годы»,

— сказал академик Дмитрий Сергеевич Лихачев.

«Я по каменной книге учу вневременный язык…»

Я по каменной книге учу вневременный язык,
Меж двумя жерновами плыву, как зерно
в камневерти,
И уже я по горло в двухмерную плоскость
проник,
Мне хребет размололо на мельнице жизни
и смерти.
Что мне делать, о посох Исайи, с твоей
прямизной?
Тоньше волоса пленка без времени, верха
и низа.
А в пустыне народ на камнях собирался,
и в зной
Кожу мне холодила рогожная царская риза.
1966

Жизнь, жизнь

I
Предчувствиям не верю и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет.
Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком.
II
Живите в доме — и не рухнет дом.
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нем.
Вот почему со мною ваши дети
И жены ваши за одним столом, —
А стол один и прадеду и внуку.
Грядущее свершается сейчас,
И если я приподымаю руку,
Все пять лучей останутся у вас.
Я каждый день минувшего, как крепью,
Ключицами своими подпирал,
Измерил время землемерной цепью
И сквозь него прошел, как сквозь Урал.
III
Я век себе по росту подбирал.
Мы шли на юг, держали пыль над степью;
Бурьян чадил; кузнечик баловал,
Подковы трогал усом, и пророчил,
И гибелью грозил мне, как монах.
Судьбу свою к седлу я приторочил;
Я и сейчас, в грядущих временах,
Как мальчик, привстаю на стременах.
Мне моего бессмертия довольно,
Чтоб кровь моя из века в век текла.
За верный угол ровного тепла
Я жизнью заплатил бы своевольно,
Когда б ее летучая игла
Меня, как нить, по свету не вела.
1965
* * *

5 марта 1966 года русская поэзия осиротела — ушла из жизни Анна Ахматова. Тарковский выступил с прощальным словом на гражданской панихиде в Москве, сопровождал гроб с телом Ахматовой в Ленинград, присутствовал на отпевании в храме Николы Морского. Он тяжело переживал потерю великого поэта, великой личности и друга.

«Она была близка мне как человек и как поэт — особенно; я очень люблю ее стихи, очень. Она была поразительной прелести человек — и душевно, и по строю мысли»,

— говорил Арсений Тарковский.

Анна Ахматова

Цикл стихотворений «Памяти А. А. Ахматовой» — это реквием по ней.

Памяти А. А. Ахматовой

I
Стелил я снежную постель,
Луга и рощи обезглавил,
К твоим ногам прильнуть заставил
Сладчайший лавр, горчайший хмель.
Но марта не сменил апрель
На страже росписей и правил.
Я памятник тебе поставил
На самой слезной из земель.
Под небом северным стою
Пред белой, бедной, непокорной
Твоею высотою горной
И сам себя не узнаю,
Один, один в рубахе черной
В твоем грядущем, как в раю.
Август 1968
II
Когда у Николы Морского
Лежала в цветах нищета,
Смиренное чуждое слово
Светилось темно и сурово
На воске державного рта.
Но смысл его был непонятен,
А если понять — не сберечь,
И был он, как небыль, невнятен