Суета и смятение - страница 3

Такая любовь к городу была для мистера Шеридана сродни нарциссизму; он видел в нем свое отражение; он был похож на него — темный, большой, беспечный, богатый, сильный, смотрящий в будущее с неиссякаемым оптимизмом. Он искренне, всей душой, верил, что это лучший город на земле. «Лучший» — он любил это слово. Он думал о городе как о своей собственности, впрочем, и свою семью он считал своей собственностью; и с той же искренностью, с какой верил в лучший город земли, он полагал, что лучше его семьи не сыскать, хотя сын Биббз и портил картину. На самом деле мистеру Шеридану не мешало бы узнать и семью, и город поближе.

Биббз Шеридан, мечтательный мальчик со слабым здоровьем, слыл среди родни гадким утенком, «чудиком». Ему довелось появиться на свет в один из самых неудачных и тревожных для семейства периодов, когда мать постоянно нервничала, а отец пытал судьбу; ребенок ел плохо, рос, но не крепчал, всегда был хилым. Он получил имя Биббз из-за скудости материнского воображения: она нарекла его своей девичьей фамилией, хотя и не питала к ней теплых чувств; но тогда настал ее черед называть новорожденного, и, как она сказала позже, «ей ВСЕ имена были не по нраву». Она дала это объяснение, когда мальчику исполнилось девять и он после долгих размышлений потребовал ответа, откуда взялось такое имя — Биббз. Затем он с не свойственной ему горячностью умолял позволить поменяться именами со старшим братом, Роскоу Конклингом[1] Шериданом, или с первенцем в семье, Джеймсом Шериданом-младшим, а когда ему отказали, спустился в подвал и просидел там до ночи. Кухарка, отправившаяся за ним с наступлением темноты, вернулась и сообщила, что он исчез; но поиски показали, что он по-прежнему там, зарылся в кучу угля и продолжает закапываться дальше. Его вытащили и поволокли в комнаты, но он не проронил ни звука даже под угрозой наказания. Такое вполне объяснимое поведение ребенка осталось загадкой для его родителей: смущенная мать не могла связать концы с концами, а отец начал относиться к сыну как к упрямцу и слабоумному чудаку и много лет не менял этого мнения.

В свои двадцать два года Биббз не выглядел сформировавшимся мужчиной, напоминая леса, возводимые для постройки здания: долговязый, длиннолицый, тощий юнец, бледный, костлявый, измученный, с темными волосами и глазами и довольно странным лицом; действительно, при первой встрече с Биббзом Шериданом людям хотелось утешить его, потому как казалось, что он вот-вот расплачется. Но приглядевшись внимательнее, все замечали, что на его лице не скорбь, а веселье; более пристальный взгляд озадачивал еще сильнее: складывалось впечатление, что Биббз собирается одновременно разрыдаться и захохотать, либо одно, либо другое, но обязательно что-то из этого. Но Биббз никогда в жизни не хохотал и не рыдал.

Для отца он стал «разочарованием». По крайней мере, после первой же попытки сделать мальчика «деловым человеком» родитель облек свои чувства именно в это слово, взвешенное и полное смысла. Он отправил Биббза работать в один из цехов Автоматической насосной станции Шеридана, «в самые низы, чтобы он учился самостоятельно карабкаться наверх», но через полгода семейный врач отправил юношу в лечебницу выкарабкиваться из самых низов болезни.

— Не волнуйся, мамочка, — сказал мистер Шеридан своей жене. — Никакой он не больной, просто ненавидит работать. Отправляя его в цех, я отлично знал, на что иду. Старина Гурни всегда был из тех чокнутых лекарей, что бьют в набат из-за простуды. Думаешь, он и правда считает, что я способен погубить собственную кровь и плоть? Как же я от него устал!

Мистер Шеридан был сторонником крайностей: либо человек полностью здоров, либо не в силах подняться с постели. Он искренне верил, что в деле заработка физическая слабость может проявиться лишь вследствие какого-то изъяна в характере, как то бестолковость или леность. Он признавал лишь брюшной тиф, воспаление легких и аппендицит — если уж ты слег с ними, то или умираешь, или поправляешься и выходишь на работу, — но как только в диагнозе появлялось слово «нервный», его начинали терзать подозрения: он обязательно искал подоплеку, ведь ель не сосна, шумит неспроста.