Сумеречные люди - страница 20

— Не то слово.

— Какой ужас, — сказал Фозерингем и, обращаясь к Барлоу, пожаловался: — Выпил-то всего две порции — и уже безобразен!

— Ты находишься у опасной черты, за которой безобразничать начинают не после двух порций, а до них.

— Хватит, Гектор, прошу тебя, — сказал Фозерингем и, повернувшись к Этуотеру, спросил:

— Вы сегодня вечером свободны?

— Нет, я ужинаю у Наоми Рейс.

— А то могли бы поужинать вместе. Что ж, Наоми от меня привет. Может, загляну к ней попозже вечером.

— Нам с Софи пора идти в кино, — спохватился Барлоу. — Может, успеем еще по одной?

Они выпили еще по одной. Барлоу и Софи встали.

— До свидания, старичок. До свидания, Софи, любовь моя.

— Заходи как-нибудь, — сказал Барлоу.

— Зайду, зайду.

Они вышли.

— Какая прелесть эта Софи! — воскликнул Фозерингем. — Вот бы и мне такую.

— На ней свет клином не сошелся.

— Вы правы, не сошелся. Весь вопрос в том, где их брать.

Этуотер ничего не ответил. Он огляделся. На стенах висели зеркала, много зеркал, с красными, синими и золотыми надписями на стекле. На стене напротив он заметил фотографию принца Уэльского, закуривавшего сигарету.

— Ах, — вздохнул Фозерингем. — Où sontelles, vierge souvraine? Mais où sont les neiges d’antan?[10]

— В самом деле, где?

— По-моему, эта девушка влюблена в Гектора.

— По-моему, тоже.

— Нет, я вовсе не собираюсь ее у Гектора отбивать. Просто забавно.

— Да.

Мейзи, которая стояла за стойкой, подперев голову обеими руками и не отрываясь смотрела на них, сказала:

— Между прочим, мистер Фозерингем, вы еще толком не извинились.

— Не приставай, Мейзи.

— Это я к вам пристаю?!

— Ты, Мейзи, ты.

— Тоже скажете!

— Будет, Мейзи, всему свое время.

Официантка засмеялась. Потом взяла тряпку и вытерла стойку: она положила Этуотеру в джин слишком много мяты, и джин вылился. Хорошенькой ее назвать было трудно, но у нее было смышленое личико и вьющиеся волосы. Насухо вытерев стойку, она подошла к той части бара, где находились холодные закуски, и стала делать сэндвичи с ветчиной. Фозерингем вздохнул.

— Иногда, — сказал он, — я думаю о том, что молодым людям вроде нас с вами будущее не сулит ничего хорошего.

И он повертел стакан в пальцах. Вид у него сделался вдруг печальный.

— Еще джина? — спросил Этуотер.

— Да, пожалуйста. Что мы видим перед собой? Пивные, сотни, тысячи пивных с тошнотворным запахом. Армии мертвецки пьяных журналистов.

— Выбросьте вы их из головы.

— Миллионы официанток, которые говорят одно и то же.

Этуотер кивнул.

— Выпивка, которая так ужасна, что от нее с души воротит. Женщины, которые причиняют одни страдания.

— А Америка?

— Ах, — вздохнул Фозерингем. — Америка! Но день отъезда еще не установлен.

— Разве это имеет значение?

— Как знать.

— Почему?

— И вы еще спрашиваете меня, почему, — недоумевал Фозерингем. — А позвольте спросить вас, даже если я и поеду в Америку, что, собственно, это изменит? — Теперь он был мрачнее тучи. — Что это изменит? — повторил он. — К чему приведет? Я вас спрашиваю, Этуотер.

— Не знаю.

— Вот именно, не знаете. И я не знаю. Никто не знает. Мы просто продолжаем жить, как жили. Живем себе и живем.

— Согласен.

— Сидим здесь, а ведь в это самое время мы с вами могли бы задумать и осуществить нечто грандиозное.

— Вы в этом уверены?

— Вы вот знаете, чем мы сейчас занимаемся?

— Нет.

— Сказать вам?

— Да.

— Мы прожигаем нашу молодость.

— Вы находите?

— Каждую минуту улетают драгоценные секунды. Бьет час. С каждым мгновением мы все ближе и ближе к роковому концу.

— И что же он собой, этот роковой конец, представляет?

— Вы не боитесь узнать правду?

— Нет.

— Я не могу сказать вам правду. Всю правду. Она слишком ужасна.

— Я настаиваю.

— Для одних это боковые места в клубах, где прячешься за мятой газетенкой. Для других — оглушительные, пронзительные до боли голоса маленьких детей.

— Но у нас с вами есть настоящее.

— Да, сегодняшнее, сиюминутное, — сказал Фозерингем. — Я — человек, искалеченный своим будущим. Для меня настоящего и прошлого не существует.

— Постарайтесь об этом не думать.

— Теперь я начинаю понимать, что имел в виду Гектор, когда говорил, что для своей работы я слишком хорош.