Сумеречные люди - страница 21
— Он никогда ничего не имеет в виду.
— Верно, — сказал Фозерингем. — Верно. Как же мило, как же трогательно, что вы это говорите. Но если слова Гектора ничего не значат для него самого, для меня они значат, и значат очень много, поверьте! Вот человек! Талант. Гений — не побоюсь этого слова. Красивые женщины без счета. Мир у его ног. А кто такой я? Что делаю я? Что я могу сказать? Знаете, я часто удивляюсь, что люди вроде вас с Гектором во мне нашли?
— Мой дорогой Фозерингем…
— Я серьезно говорю.
— Вы не должны так думать.
— А я думаю.
— Не говорите так.
Фозерингем поднял два стакана.
— Буду говорить. Скажу — и не раз.
— Нет, нет, не говорите.
— Скажу, — сказал Фозерингем. — И повторю не один раз, как мне повезло, что у меня такие друзья, как вы; и что бы там не говорили про дружбу, никто не знает лучше, чем я, что, хотя качество это в наши дни часто ценится не так высоко, как сиюминутные, чувственные связи между полами, которые строятся на песке, — тем не менее, это та вещь, от которой в конечном счете более всего зависит счастье людей вроде вас и меня, — вы, надеюсь, простите, что равняю вас с собой, — людей, для которых жизнь — это постоянная борьба, безумный Армагеддон, неистовое, лихорадочное сопротивление; и когда мы, наконец, окажемся в этой серой, жуткой и страшной пустыне безнадежного отчаяния, непереносимой тоски и полного отсутствия чувства юмора, в пустыне, в которую нас влекут спиртное, долги, женщины, бесконечное курение и нежелание двигаться, а также тысячи безнадежных, бессмысленных, утомительных и незапоминающихся удовольствий нашей пустой, я бы даже сказал, тщетной жизни; когда нескончаемый и непроницаемый туман банальности, а у некоторых и догмы, покроет нас с головой; когда мы прекратим последние, слабые попытки оставаться самими собой и опустимся на самое непроницаемое дно деградации, страданий, невзгод и унижений, чем кончают все те, кто готов продать за кружу пива свое имя, свой ум, свою любовницу, свою старую школу, даже собственную честь; когда любовь выродится в самую вымороченную похоть; когда власть будет приравнена к бессмысленным мешкам денег; когда слава уподобится самой вульгарной публичности; когда мы ощутим, что навсегда изгнаны с изумрудных пастбищ жизнерадостной беспечности (прошу простить, что так выспренно выражаюсь), что явится, на мой взгляд, единственным возможным оправданием нашего разнузданного, несообразного существования, — тогда и только тогда мы осознаем, поймем в полной мере, что мы узнаем, и узнаем наверняка… О чем я? Я, кажется, сбился…
— О дружбе.
— Ну да, конечно. Простите… Так вот, мы поймем, что значит дружба для каждого из нас в отдельности и для всех вместе взятых, и почему только благодаря ей есть смысл…
— Смысл в чем?
Фозерингем красноречиво взмахнул рукой.
— Во всем, — сказал он.
— Ну, например?
— Я ведь человек не религиозный. В такого рода вещах я мало что смыслю. Но я знаю одно: в жизни имеет значение не только один секс.
— Бесспорно.
— Вы того же мнения?
— О да. Примерно того же. Какого же еще?
— И что бы вы сказали?
— Трудно сказать что-то определенное.
— То-то и оно.
— А отчего вы так расстроились?
— Расстроился?
— Ну да, расстроились.
Фозерингем залпом допил джин.
— Наверно, я говорил что-то очень невеселое. Наверное, обед был слишком сытный.
— Скорее всего.
— Сами ведь знаете, как портится настроение, когда переешь.
— Особенно во второй половине дня.
— Да, — согласился Фозерингем, — особенно во второй половине дня. Боюсь, я вам здорово надоел.
— Ничуть.
— А мне кажется, вы от меня устали. Вы должны меня извинить. Вы меня извиняете? Скажите, что извиняете, Этуотер.
— Извиняю.
— В такую погоду лучше в середине дня столько не есть.
— С кем вы обедали?
— С Джорджем Наннери. Вы его наверняка знаете.
— Он случайно не родственник девушки с этой фамилией?
— Ее отец. Ее-то вы знаете?
— Да, мы знакомы.
— Она хороша собой, согласитесь? Никак не могу решить, кто лучше, она или Харриет Твайнинг.
— Да они обе прехорошенькие.
— Вы должны познакомиться со стариком Наннери.
— Был бы рад.
— Это один из тех блестящих людей, у кого в старости совершенно отказали мозги, — сказал Фозерингем.