Суть времени, 2013 № 13 - страница 17

Информационно-психологическую войну против СССР вел не только внешний враг, но и пятая колонна внутри страны, разлагавшая в первую очередь нашу политическую элиту. Уничтожение советского образа будущего началось не в перестройку, а в «оттепель», в 1961 году, когда Хрущев провозгласил на XXII съезде, что коммунизм будет построен к 1980 году. При этом под коммунизмом почему-то подразумевалось изобилие материальных благ («КПСС выдвигает великую задачу — достичь за предстоящее двадцатилетие уровня жизни народа, который будет выше, чем в любой капиталистической стране…») Уже тогда словосочетание «построение коммунизма» превратилось в то, над чем можно хохмить.

Но одно дело — болтать на партсобраниях о скором построении коммунизма, держа фигу в кармане, а другое — открыто от него отречься. Чтобы духу хватило на такое, нужен крайне привлекательный для большинства альтернативный образ будущего. Его и предложили перестройщики. И общество клюнуло на наживку, не сразу догадавшись, что ему подсунули лжеобраз, ибо дверца в новое будущее оказалась на поверку слишком узкой. Вхождение всех в это будущее вовсе не предполагалось.

Но об этом — в следующей, заключительной статье.

Выход из бесперспективного конфликта между ревнителями феодализма и духа и ревнителями капитализма и техники был найден только в советский период

Юрий Бардахчиев

Тема готовности (точнее, неготовности) России к тотальной Первой мировой войне, в которой ей пришлось участвовать буквально через десять лет после проигранной русско-японской войны, слишком обширна, чтобы можно было уложиться в рамки одной статьи. Поэтому продолжим рассказ о русских военных концепциях перед войной и о событиях самой войны, которая тоже оказалась проигранной Россией.

В предыдущей статье мы назвали три боровшиеся на тот момент военно-политические группировки, обсуждавшие, какую военную доктрину принять. Теперь подробнее опишем их представления.

Итак, с западниками все понятно — они и тогда, так же как и сейчас, были одержимы одной идеей: нечего изобретать то, что уже давно придумано более толковыми людьми. Речь, естественно, шла о германских, прусских и французских военных доктринах как самых «передовых» для того времени. Кстати, французская и прусская доктрины — сильно отличались. В том числе, и в вопросе о роли духа (по-французски — «элан»). Но наших военных-западников это не очень волновало. Им главное было уесть военных-почвенников. Чтобы не выдумывали, гады, свой велосипед, а делали все так, как «у них».

Что же касается почвенников, то они спорили не только с западниками, но и между собой. Одних военных-почвенников можно назвать технократами. Они сражались за необходимость полного технического перевооружения армии, хотя и пытались при этом не потерять исконно присущий русской армии воинский дух. Этих военных-почвенников называли «огнепоклонниками».

Другие же военные-почвенники настаивали на том, что любой технократизм погубит дух русской армии. И потому надо этот технократизм отвергнуть — во имя буквального воспроизводства суворовско-петровских традиций. Таких военных-почвенников называли «штыколюбами».

В каком-то смысле «штыколюбы» призывали к возвращению основ крепостного абсолютизма, ибо без такого возвращения их идеальная армия никак не вытанцовывалась. Разумеется, они ничего подобного напрямую не утверждали. Но царь и его окружение улавливали скрытый пафос «штыколюбов» и благоволили к ним, потому что хотели того же самого. Ведь нельзя было сохранить абсолютную монархию в России без возврата к той феодальной «бытийственности», на которую она опиралась. И опять же — ни царь, ни его окружение не могли напрямую об этом сказать. Умолчание «штыколюбов» и умолчание царского двора прекрасно дополняли друг друга. Возникала тайная взаимная симпатия «умалчивающих о главном».

Феодальную бытийственность никто, естественно, не восстанавливал. Ибо это было невозможно. А вот переход военного строительства на рельсы буржуазных принципов — тормозился всеми способами.