Сувенир, или Кукла на цепочке - страница 24

— Бог его знает… Много лет назад. Задолго до того, как об этом узнал брат.

— Некоторые инъекции сделаны совсем недавно.

— Она проходит курс лечения. Вы считаете, слишком много инъекций?

— По-моему, да.

— Герта сторожит ее, как коршун. Каждое утро она водит Труди в парк. Девочка любит кормить птиц. Днем Труди спит. Но иногда к вечеру Герта устает, а меня по вечерам часто не бывает дома.

— Вы думаете, за ней следят?

— Боюсь, что да. Не знаю, правда, как им это удается.

— И через нее они хотят оказать на вас давление?

— Конечно! А что же еще? У Труди нет денег, чтобы платить за наркотики. Но эти идиоты не понимают, что я скорее соглашусь на ее медленную смерть, чем скомпрометирую себя. Поэтому они не отступятся.

— Вы могли бы поместить Труди под круглосуточное наблюдение.

— Это можно сделать только официальным путем. А официальная просьба такого рода автоматически попадает в органы здравоохранения. И что тогда?

— Клиника, — согласился я. — Для умственно отсталых. И ей оттуда не выйти.

— Да, никогда.

Я не знал, что еще сказать, кроме «до свидания». Поэтому встал, попрощался и ушел.

Остаток дня я провел в своем номере, просматривая тщательно подобранные и снабженные перекрестными индексами протоколы и дела, предоставленные ведомством полковника де Граафа. Они включали в себя все известные случаи, произошедшие в Амстердаме за последние годы, и материалы судебных процессов, связанных с употреблением наркотиков. Читать их было довольно интересно, конечно, в том случае, если вас интересовали смерти, деградация, самоубийства, разрушенные семьи, загубленные карьеры, но лично для себя я ничего не извлек из этих папок. Я битый час потратил, пытаясь перекроить и систематизировать перекрестные индексы, но ничего не получалось — я не улавливал даже намека на какую-нибудь закономерность. И я сдался. Уж если проницательным умам де Граафа и Ван Гельдера, затратившим, вероятно, уйму времени, не удалось установить никаких закономерностей, — мог ли я рассчитывать на успех?

К вечеру я спустился в холл и отдал ключ портье. Улыбка помощника управляющего, сидевшего за стойкой, стала чуточку менее зубастой, улыбался он почтительно и даже несколько извиняясь: очередной трюк. Видимо, ему посоветовали применить по отношению ко мне какую-то тактику.

— Добрый вечер, добрый вечер, мистер Шерман! — Льстивая любезность понравилась мне даже меньше, чем его обычная манера.

Боюсь, вчера я был несколько резок, но, видите ли…

— Пустяки, мой дорогой, пустяки! — Я же не мог позволить, чтобы какой-то администратор превзошел меня в любезности. — В данной ситуации это вполне понятно. Вы, должно быть, испытали сильное потрясение. — Я взглянул на дождь за окном. — Между прочим, путеводители об этом умалчивают.

Он широко улыбнулся, словно ни разу не слыхивал этой идиотской шутки, и лукаво добавил:

— Погода едва ли годится для прогулки, мистер Шерман.

— Я и не собираюсь прогуливаться. Сегодня вечером я в Заандаме.

— В Заандаме? — Он поморщился. — Весьма вам сочувствую. — Очевидно, помощник управляющего знал о Заандаме больше меня, и неудивительно — ведь я только что нашел это название на туристской карте.

Дождь — не дождь, а шарманка все еще продолжала завывать и взвизгивать. Теперь она вышвыривала в эфир Пуччини, и ему тоже здорово доставалось. Я подошел и некоторое время постоял, не столько слушая музыку, о музыке не могло быть и речи, сколько незаметно разглядывая кучку изможденных и плохо одетых подростков — явление весьма редкое для Амстердама, где не очень-то заботятся об умерщвлении плоти. Опершись руками на шарманку, они, казалось, забыли от восторга обо всем на свете. Мои мысли прервал хриплый голос, раздавшийся за спиной:

— Минхеер любит музыку?

Я обернулся… Старик улыбался мне вопросительной улыбкой.

— Ничего не поделаешь, грешен.

— Вот и я тоже.

Я пристально посмотрел на него, ибо по природе вещей жить ему оставалось недолго, и времени для покаяния не было. Я улыбнулся ему доброй улыбкой — как может улыбаться только настоящий любитель музыки своему коллеге.

— Обязательно вспомню о вас сегодня. Я иду в оперу.