Суздаль. Это моя земля - страница 16
Сон! Точно, сон! Пару дней назад я видела очень странный сон. Будто стою на остановке, на «Чистых прудах» со стороны «Современника», на улице тепло, приходит трамвай, я захожу, смотрю, а внутри никого нет, ни одного человека. И водителя нет. Оборачиваюсь и вижу: на задней площадке во всю высоту трамвайного вагона стоит огромная икона. Богородица с поднятыми к небу руками. Я на неё смотрю, а она — на меня. Так и едем, уже Чистые пруды обогнули, и трамвай идёт вниз, по бульварам, а я все смотрю на неё и не могу оторвать глаз. Так и проснулась. Как же я могла забыть этот сон… Пора. Видимо, пора привести и мою в порядок, раз так. Раз вот так случайно попался сюжет с именами-фамилиями, да и хорошо, что Суздаль, а не Москва. Я ещё со времен 90-х и шумихи всей этой вокруг икон и утвари церковной всегда обходила столичные салоны стороной. На Пречистенке, на Гоголевском в антикварные лавки даже просто зайти не хотелось — уж слишком явный там был фейс-контроль и слишком красивые, лубочные какие-то, одинаковые иконы висели под светом ярких ламп, отливая ну слишком золотыми окладами. Слишком.
[2]
— Грачи прилетели… Не уверена, что грачи, но вороны точно прилетели, — бормотала я про себя, разглядывая суздальский полдень.
Как будто и вправду с этой точки в такой вот день Саврасов писал «Грачей»: март плакал капелью, развесистая голая береза приютила с пяток чёрных гнёзд, на заднем плане виднелась долговязая церковь.
Я стояла во дворе реставрационных мастерских и не представляла, ни что это за место, ни как меня там встретят. Домофон, открытая дверь, второй этаж.
— Сюжет о вас видела по «Культуре». Про Храповицких, про плафон и иконы.
— Проходите, раз приехали. Я Светлана.
Сначала я увидела только глаза. Живые, серо-голубые глаза, в них не мелькнуло ни тени вопроса или оценки.
— Проходите, раздевайтесь, чаем вас напою с дороги.
Большое светлое помещение состояло из двух комнат. Я зашла в первую, побольше, с огромным окном и двумя столами: на одном большой светло-серый микроскоп, на втором — холст и утюг. Я порядком устала с дороги, хотелось согреться, посидеть. Я почувствовала, что попала в другой мир, в другое время. Кто эта женщина? Почему она выглядит счастливой, почему мне не хочется отсюда уйти?
— Вы давно здесь работаете? — начала я разговор.
— Да всю жизнь. Как училище суздальское закончила, так и позвали в бригаду. В первую бригаду художников-реставраторов, тогда ещё, в 90-е. Руководитель у нас был прекрасный, Некрасов Александр Петрович, знаете такого? — начала как будто подготовленный текст Светлана.
— Нет.
— Ну как же, фрески Андрея Рублева в Успенском соборе восстанавливал, Спасо-Преображенский, Рождественский в Суздале. Я девчонкой была, сразу после училища и попала сюда. А у Некрасова учителем Сычёв был, Николай Петрович, директор Русского Музея, умница. Храм Василия Блаженного, Сретенский собор, у вас, в Москве, — как будто подбирая знакомые мне московские образы, продолжала Светлана:
— Вы в Успенском-то были? Сходите обязательно, хоть ненадолго зайдите.
— Хорошо.
— Много у нас народу побывало, всё про историю усадьбы Храповицких расспрашивали. Вы журналист?
— Нет.
— Нет? А зачем приехали?
Я наклонилась с своему бумажному пакету, доставая из него обувную коробку. Пакет хрустел, коробка была неуклюжей, с яркой надписью. Я перенесла коробку на пустой стол, открыла крышку, вынула покрытую ситцем икону. Развернула. При ярком дневном свете икона выглядела совсем разрушенной. За время нашего недолгого пути до Суздаля два деревянных полотна иконы (одно побольше, с ликом Богородицы, второе поменьше) рассохлись ещё сильнее. Я не осмелилась посмотреть на неё.
— Вот, — протянула я икону, поддерживая снизу деревянные полотна.
— Мдааа… — на лице Светланы не появилось ни удивления, ни явного интереса. — Что вы хотите? Мы ведь здесь музейной реставрацией в основном занимаемся.
— А что это?
— Ну, в двух словах, это консервация иконы. Освободим первоначальное изображение от более поздних записей, наслоений, копоти или олифы, а дописывать не будем. Тут у вас правда доска рушится, дайте я посмотрю.