Суздаль. Это моя земля - страница 17
Светлана взяла на руки икону и поднесла её ближе к свету.
— А какая ещё реставрация бывает?
— Антикварная, чтобы образ восстановить, дописать, где надо, да продать побыстрее. Вы подумайте, а мне кое-что доделать надо, хотите, оставляйте свою икону, взгляну на неё часика через два.
Я вышла на улицу. Плана на судьбу иконы у меня не было. На улице похолодало. Я почему-то вспомнила про Успенский собор. До Владимира рукой подать — всего каких-то полчаса.
[3]
В храме было достаточно темно, на входе церковная лавка. Всё как обычно. Чей-то голос монотонно бубнил:
— Билетики, билетики предъявляем.
Я подняла голову — яркая синяя роспись, золото, массивная люстра.
— Простите, а где у вас Рублев? — поинтересовалась я.
— Вот прямо проходите, увидите своды.
Я прошла вперёд и подняла глаза: два свода храма, южный и северный, были пронизаны пастельными ликами. Лики, кажется, десятки, сотни ликов святых. Лики, лишь обозначенные нимбами, уходящие в горизонт, но присутствующие здесь, со мной, в этом пространстве. Пастельная, охровая, неброская, удивительно чистая красота. Эфирная красота.
— Понимаешь, доводишь до совершенства не мастерством, а состоянием, — громко шептал кто-то рядом со мной. Его собеседник только кивал, не отрывая глаз от космоса в отдельно взятом Успенском храме.
[4]
— Светлана, музейную, — с порога выпалила я, открыв дверь в мастерскую.
Светлана сидела спиной ко входу и рассматривала икону под микроскопом. Я подошла, встала рядом.
— Ну что вам сказать, икона интересная. Возможно, XVIII век. Дерево — скорее кипарис, это привозные доски. У нас-то липа, сосна, в Сибири лиственница. Раньше ведь как: и когда дерево рубить знали, и как потом ощелачивать его на дне реки, и как сушить на русской печи.
Светлана бережно перевернула икону.
— Видите, вот здесь доски скреплены врезными шпонками, их надо заменить, рассыпались совсем, смотрите, вот-вот выпадут, оттого и трещины здесь. Вы вовремя успели.
— Да уж…
— Где же она у вас так высохла?
— В квартире, где. Топят у нас хорошо.
— Связь паволоки1>с левкасом2>и основы нарушена. Посмотрите, этого никак не видно, — Светлана начала осторожно поглаживать ладонью поверхность иконы:
— Слышите, на здоровых участках звук глухой, а там, где пустоты — звонкий. Это паволока вздулась вместе с левкасом и красочным слоем. Видите, тут было сначала закрытое вздутие, затем левкас растрескался, фрагменты оторвались и осыпались. И кракелюр3, видите?
Светлана показала на сетки трещинок по краям.
— Я посмотрела на утраты. Паволока, похоже, наклеена на всю поверхность иконы, она сплошная. Левкас сильно пострадал, смотрите, вот здесь и здесь, зато видны слои краски. Смотрите сюда, — Светлана показала осыпавшийся край, — раскрывать её надо… — А это как?
— Слой за слоем будем убирать запись, лак, загрязнения.
— То есть? Вы уберёте этот образ?
— Есть более старые, первоначальные. Знаете, в старину образ обновляли, «поновляли», часто на одной доске поверх старого писали новый, а иногда и не разглядеть было старый под почерневшей олифой, так поверх него сразу и писали. Хоть ту же Богородицу, а хоть и другого святого. Иконы ведь до XVII века писались по канону, без малейшего отступления. И храниться они могут долго, если условия соблюдать. Одно дерево-то как заготавливали, поэтому оно ценнее иконописи и было, вот и записывали его по несколько раз.
— Дааа… меняются ценности.
— Лучше так, чем как после революции, когда баржи, гружёные иконами, по Волге шли. Позолоту с них счищали, а деревом печки топили…
— Смотрите, смотрите сюда, видите слой — олифа, а дальше слой лазурь. Видите? Раскрывать её надо. Бывает как: открываются слои XIX, XVIII век, пять-шесть-семь слоёв, а там родная авторская живопись… — Хорошо.
Я не ожидала такого поворота. Смотрела и запоминала Богородицу в малейших деталях.
— Только я у вас её не возьму, у меня проект большой музейный, заказы из частных коллекций. Да вы не расстраивайтесь, есть у меня выпускница Суздальского училища, тоже станковой живописи, правда она во Владимире, я дам её контакт, может она возьмётся, поговорите.
[5]