«Свет ты наш, Верховина…» - страница 10

С группой человек в шесть столкнулся я в лесу под полониной. Горуля послал меня в село за солью, и я возвращался назад, неся полный мешочек.

Шестеро вышли с боковой тропы и остановились. Остановился и я, глядя на незнакомых вооруженных людей.

— Гей, хлопчику! — крикнул издали коренастый чернобородый солдат. — Далеко до Быстрого?

— Далеко.

— А ближе дороги не будет?

— Нема ближе, — помотал я головой, не сводя глаз с чернобородого солдата. Что-то знакомое почудилось мне в нем, в его лице и голосе, и, вдруг припомнив, я уже безбоязненно подошел к нему.

— А я вас знаю!

— Откуда?

— Вы, пане, учитель из Быстрого.

— Верно! — обрадованно подтвердил солдат. — И учителем пришлось быть. А ты чей?

— Белинцевой Марии Иван, из Студеницы.

На лбу Куртинца собрались складки. Он припоминал.

— Учился у меня?

— Ни, пане, — ответил я, — мы с мамой до вас приходили. Наказали осенью прийти, а осенью вас на войну угнали.

— Помню, помню, — весело проговорил Куртинец. — Доброго здоровья, Белинец Иван, — и протянул мне руку. — Значит, далеко до Быстрого? Я с этой стороны ни разу еще туда не ходил.

— Не так чтоб очень далеко, — пожалел я Куртинца, — а вы не ходите туда, пане. Старый ваш третий год как помер, а жинка с хлопчиком на низ переехали, кажут — аж за Мукачево.

Лицо Куртинца помрачнело. С минуту он стоял задумавшись, потирая заросшую щеку.

— Когда уехали?

— Старόго похоронили, потом мало еще пожили, а потом и уехали, — ответил я.

— А Горулю Илька ты не знаешь? — спросил Куртинец после паузы.

— Знаю, пане! Як же мне не знать Горулю? Пойдемте, я вас проведу к нему на полонину.

…Они долго стояли, обнявшись, перед колыбой[14], трясли друг друга за плечи, и мне было смешно, что это делают взрослые люди, да еще такие, как Горуля и бывший учитель из Быстрого.

Собрались пастухи. Пришедшие солдаты поснимали свои измятые ранцы и оружие, а Горуля с Куртинцем все еще стояли обнявшись.

— Из плена?

— Не то слово, Илько.

— С воли, значит?

— Пожалуй, так верней.

Они вошли в колыбу. Я пробрался следом за ними и притаился в углу. Куртинец опустился на подстилку из душистого сена и стал расшнуровывать тяжелые солдатские башмаки. Горуля на корточках сидел у стенки и не сводил глаз с Куртинца.

— Я уже кого не спрашивал про вас! — говорил Горуля. — И к дороге ходил глядеть и людям наказывал, чтобы узнавали. — Он хотел еще что-то сказать, но нахмурился и спросил: — В Быстром еще не были?

Руки Куртинца, разматывающие запыленные обмотки, дрогнули.

— Что там стряслось с моими? — спросил он.

— Старый помер…

— Это я уже знаю… А почему уехала жинка?

Горуля приподнялся было и опять уселся на корточках.

— Староста, пес, выжил. А хату с торгов продали.

— Это по какому закону? — удивленно и негодуя спросил Куртинец.

Горуля усмехнулся.

— Как надо человека со свету сжить, так и закон найдется. Бумаги, пес, представил, что старый податки не уплатил. Долг выходит.

— А был ли долг? — все больше мрачнея, спросил Куртинец.

— Люди так говорили, что не было, — пожал плечами Горуля. — Так ведь одно дело — люди, а другое — староста с печаткой.

Помолчали.

— А Мария моя с Олексой где сейчас? — спросил Куртинец. — Хлопчик вот сказал, что под Мукачевом?

— Под Мукачевом, — подтвердил Горуля, — и пана я того знаю, у кого она в наймах, и хлопчика вашего в зиму видел…

Лицо Куртинца прояснилось.

— Большой?

— Большой уже, только… — Горуля замялся, — слабый хлопчик, Михайле.

— Что так? — встревожился Куртинец.

— Хворает часто, в чем душа держится — не знаю. — Словно пожалев, что об этом заговорил, Горуля стал утешать помрачневшего Куртинца: — Подожди печалиться, даст боже и выправится хлопчик.

Наступила пауза.

— Ну, а Марии моей как у того пана? — наконец спросил Куртинец.

— Ничего не говорила, — пожал плечами Горуля. — Ох! Связал бы я панов всех одной мотузкой[15] и…

Мне очень хотелось знать, что сделал бы Горуля с панами, но он не досказал, а только с такой силой опустил кулак на колено, что сам поморщился от боли.

— Совсем ты злой стал, — сказал Куртинец.

— Разве я один? — вскинул глаза Горуля. — Война и недоля до того людей повысушили, что люди как тот лес в засуху: бросишь уголечек — весь займется…