Светлые поляны - страница 7
О березовке ходили легенды. Одну Витька услышал от бабушки, запомнил и пересказал солдатам на свой лад.
«Было дело в давнюю-предавнюю старину. Шло по земле нашей неисчислимое воинство не то Чингисхана, не то хана Батыя, не то того и другого вместе…»
В углу поднимал голову сержант Петриков, учитель-историк по образованию, и уличал Витьку — эти ханы жили в разное время и вместе быть никак не могли. На Петрикова шикали: «Какая разница, мало ли кто и когда на Русь нападал, продолжай, парень, коль складно врешь».
«Жара стояла несусветная. Реки повысохли, родники ушли на глубину. Остановилось воинство в Смородинном колке. Почали чужеземцы белые березы на костры да шатры рушить. Рубят топорами, секирами и кривыми ножами. Идут вперед, да не оглядываются назад. А сзади из пеньков-срубышей сок пошел. Чистый как слеза. Холодный, будто из самой глыби земной. Напился березовки один умирающий воин, сразу ожил, на ноги встал, силу почувствовал. И начали немцы…»
«Не могло здесь быть немцев!» — с угловой койки опять попытался навести хронологический порядок Петриков. На него махали руками: «Какая разница, мало ли кто и когда на Русь с мечом шел…»
Но Витька на сей раз исправлял оплошность:
«…И начали басурманы в живых березовых телах лунки долбить. Напились досыта земной кровушки. Спать улеглись. А ранки так и оставили открытыми. Откуда пришельцам знать, что надобно их замазать белой глиной? А березовый сок к утру стал красным. По капельке, по струйке, а вот уж и лощинка им наполнилась. Речушка вспухла, да сердито, будто в водополье, разлила свои кровяные волны. Сохнут-гибнут березы, кровью истекают, а тека не прекращают. Просыпаются фашисты… Просыпаются грабители-изверги, а вокруг, насколько глаз бежит, море березовой крови. Захлебываются, тонут, а тут ко времю и наши на гидросамолетах…»
Витька расходился на полную силу и заканчивал легенду сражением за Берлин, что вызывало бурю аплодисментов всей «солдатской» палаты.
Рассказал эту побасенку Витька и Астахову, провожая его за околицу. Когда дошел до гидросамолетов, то чуть не свалился с высокого облучка ходка.
— Давай-ка, Виктор, гидросамолет домой. Время раннее — беспокойство выйдет, — сказал ему Астахов, протягивая сухую костлявую руку.
— Я вам принесу березовки, — сказал Витька. — Вмиг оздоровеете.
— Спасибо.
— Вот только тек начнется, и принесу… Если брать с умом, помаленьку, то березы разрешают… Вы, пожалуйста, потерпите до тека-то, не умирайте…
— Да ты, парень, какие слова говоришь! — рассердился Мазеин. — Оглобельную завертку тебе на язык!
Он стеганул плетеными вожжами Женкиста — тот встал на дыбы, собираясь было, как прежде, пронести седоков с ветерком, но внезапно осел, тяжело и обидно всхрапнув за свою немощь: и его молодость и силы остались в военных хлебных полях.
— Я принесу-уу! Березовку принесу-у-у! — крикнул Витька вслед ходку, скрипуче колдыбавшему по мерзлым колеям. — Чес-слово, принесу-у-у!..
В деревню Витька возвращаться не стал, хоть час и был ранним. Решил идти прямиком в школу. Портфель и три теплые оляпки прихватил, выходя из дому. Бабушка пристрожила: «Куды в такую рань навострился?» Как куда? Проводить Астахова, а потом в школу. Учился сейчас Витька в седьмом классе райцентровской десятилетки. Четыре километра туда, четыре — обратно. По сентябрьской сухой дороге — не даль, красота! Идешь себе, пленки ловишь, шары перекати-поля ногами поддеваешь. Утром, перед уроками, учитель физкультуры на зарядку всех выстраивает: сто метров неспешным шагом, двести метров тихим бегом. А тут четыре тысячи метров — туда, столько же — обратно. Неспособно только, когда занятия со второй смены. В темь шагать поначалу непривычно. Жгли факелы: куски старых фуфаек, облитые соляркой. Но факел полыхает, после яркого света глазам еще хуже усматривать путь. Ноги выручают. Бог знает как, но точно угадывают колдобины, повороты. Зимой — лыжи. Самодельные, из березы. Распаренные в банном котле, загнутые в дверном притворе. Зимнюю дорогу ноги тоже знают наизусть. Но вот весенняя — закавыка. Каждый день разная. А то и часа достаточно, чтобы крепкий примороз распустился, ноги проваливались в снежные проступы по колено. В весеннюю ростепель в классе висел терпкий запах разопревшей сыромятины и портянок.