Свидание - страница 4

– Вот, – продолжал он, вставая, взяв меня под руку и прохаживаясь со мною по зале, – вот картины всех времен, начиная от греков до Чимабуе и от Чимабуе до нас. Многие из этих картин – вы это видите – были выбраны без внимания к мнению тех, кто называется знатоками. Однако все составляют приличное украшение для такой залы. Тут находится также несколько образцовых произведений неизвестных гениев. Вот эскизы художников, знаменитых в свое время, имена которых проницательность академиков предоставила забвению и мне. Что вы скажете, – продолжал он, вдруг обернувшись, – об этой Мадонне della Pietа??

– Это Гвидо! – вскричал я со всем энтузиазмом, к какому я был способен, внимательно рассмотрев эту картину красоты несравненной. – Настоящий Гвидо! Где вы могли ее достать? Эта Мадонна в живописи все равно, что Венера в скульптуре!

– Ах, да! – возразил он задумчивым тоном. – Венера! прелестная Венера, Венера Медичи, не правда ли? Венера с маленькой головой и золотистыми волосами? Часть левой руки (тут он понизил голос до такой степени, что я с трудом мог его расслышать) и вся правая рука реставрированы, и на мои глаза кокетливая поза этой правой руки представляет квинтэссенцию аффектации… Говорите мне о Канове! Его Аполлон просто копия, в этом не может быть никакого сомнения… Какой я слепой! я не могу знать, в чем состоит столь превозносимое вдохновение этого произведения. Я не могу – пожалейте обо мне – не предпочитать Антиноя… Кажется, Сократ сказал, что скульптор находит в куске мрамора уже готовую свою статую. В таком случае Микель Анджело не выказал слишком большую оригинальность в этом двустишии:

Заметили, или, во всяком случае, должны были заметить, что каждый умеет отличить обращение дворянина от обращения простолюдина, не будучи в состоянии определить, в чем состоит эта разница. Допустив, что это замечание могло примениться во всей силе к обращению моего хозяина, я узнал в это достопамятное утро, что оно еще более было применимо к его нравственному темпераменту и к его характеру. Я не сумею лучше определить некоторую особенность его ума – которая как будто совершенно отделяла его от других людей – как назвав ее привычкой к глубокому и продолжительному размышлению, которое сопровождало самые ничтожные его поступки, преследовало его даже среди самого веселого разговора, примешивалось к его проблескам веселости, как ехидны, выползающие изгибами из глаз масок, скалящих зубы, в карнизах храмов Персеполиса.

Однако, несмотря на полушутливый, полуторжественный тон, которым он продолжал говорить о том и о другом, я не мог не заметить несколько раз в его жестах и осанке какого-то нервного трепета, какой-то тревожной раздражительности, которые показались мне очень странными и сначала даже несколько раз очень меня пугали. Он беспрестанно останавливался посреди фразы, первые слова которой он забывал, как будто прислушивался с глубоким вниманием, словно ожидая другого гостя или услышав шум, который мог существовать только в его воображении.

Я воспользовался одною из таких минут задумчивости или рассеянности, чтобы бросить глаза на первую национальную трагедию Италии Orfeo поэта и ученого Полициано, чудное произведение которого валялось на диване; мне попалось место, подчеркнутое карандашом. Это место, находящееся в конце третьего акта, не могут прочесть ни один мужчина, не испытав нового душевного ощущения, и ни одна женщина, не вздохнув, хотя оно запятнано безнравственностью. Вся страница еще была влажна от недавних слез, а на белом листке, оставленном в книге, были написаны английские стихи, почерк которых так мало походил на довольно странные каракули моего хозяина, что я с трудом его узнал.

«Ты была для меня, моя любовь, все, о чем мое сердце могло мечтать – зеленым островом посреди моря, источником и жертвенником, убранным цветами и очарованными плодами, и каждый цветок был мой.

Ах, мечта, слишком прекрасна, чтобы продолжаться! Звездная надежда, поднявшаяся только для того, чтобы тотчас скрыться. Голос будущего кричит мне: Вперед – Но на всем прошедшем, мрачном заливе, дух мой упорно парит безмолвный, неизменный, смущенный!