Свидание - страница 5

Потому что, увы! увы! для меня дневной свет помрачился! Никогда, никогда, никогда – так говорит море с прибрежным песком – дерево, разбитое громом, не зацветет опять никогда! Никогда, раненый орел не полетит!

Отныне все часы мои посвящены мечтам, и все мои ночные сновидения уносят меня к стране, где сияют твои черные глаза, где мелькают твои маленькие ножки в каком-нибудь легком танце на берегу итальянского ручья.

Увы! да будет проклят день, когда они увезли тебя за море, далеко от любви, к знатному старому супругу и на преступное изголовье! далеко от меня и вашего туманного климата, где плачет серебристая ива!»

Эти стихи были написаны по-английски – обстоятельство нисколько не удивившее меня: хотя я думал до сих пор, что хозяин мой не знал этого языка, но мне слишком хорошо было известно, как обширны были его познания и какое странное удовольствие находил он скрывать их для того, чтобы удивлялись другие подобному открытию. Признаюсь, однако, что число, выставленное на этих стихах, несколько смутило меня. Слово Лондон, начертанное внизу страницы, было вычеркнуто так старательно, что мне долго приходилось разбирать буквы. Я сказал, что я несколько удивился; в самом деле, зная, что маркиза Афродита жила, в Англии до своего замужества, мне пришло в голову однажды спросить у моего хозяина, не встречал ли он ее в Лондоне, и он отвечал мне, что никогда не бывал в этой столице. Я прибавлю мимоходом, что я также слышал, но не верил столь невероятному слуху, что хозяин мой не только родился, но даже и воспитывался в Англии.

– Есть другая картина, которую вы еще не видали, – сказал он мне, наконец, по-видимому, не примечая моей нескромности.

При этих словах, он отдернул занавес и открыл портрет во весь рост маркизы Афродиты. Никогда человеческое искусство не передавало лучше сверхъестественную красоту. Грациозное видение, явившееся мне в прошлую ночь на крыльце герцогского дворца, снова явилось передо мною. Но в выражении этого лица, сиявшего улыбкой, виднелась та неопределенная грусть, которая бывает неразлучной спутницей идеальной красоты. Правая рука была скрещена на груди, а левая указывала на вазу странной формы. Маленькая ножка едва касалась земли, а за нею почти невидимо в блестящей атмосфере, как будто обвивавшей и идеализировавшей ее красоту, парили два крылышка таких нежных и таких легких, какие только можно вообразить. Налюбовавшись этим портретом, я снова взглянул на лицо моего хозяина и слова Чапмана в его Bussy d’Amboise чуть не сорвались с моих губ:

«Он стоял как римская статуя! Он не тронется с места прежде, чем смерть не преобразит его в мрамор!»

– Выпьем! – вскричал он, обернувшись к столу из массивного серебра богатого чекана, где виднелись еще кубки странного цвета и две этрусские вазы странной формы, похожие на те, какие художник изобразил на первом плане портрета маркизы Афродиты, и наполненные, как мне показалось, иоганнисбергским вином. – Еще рано, но все-таки выпьем!… Да, еще очень рано! повторил он задумчиво, между тем как херувим, вооруженный золотым молотком, возвещал первый час после восхода солнца. – Все равно! предложим возлияние этому важному солнцу, блеск которого эти лампы и эти курильницы так желают смягчить!

Пригласив меня осушить кубок в честь восходящего светила, он несколько раз наполнял кубок для себя и каждый раз опоражнивал его залпом.

– Мечтать! – продолжал он, приближаясь к свету с одною из прекрасных этрусских ваз, о которых я говорил. – Мечты были занятием моей жизни. Я выстроил себе, как вы видите, гнездышко благоприятное для мечтаний. В центре Венеции мог ли я устроить себе более способное для того место? Правда, что я окружил себя хаосом архитектурных украшений. Целомудренность ионийского искусства оскорблена допотопными украшениями, а египетские сфинксы покоятся на золотом ковре. Однако только робкие умы могут видеть разладицу в подобных сближениях. Местные условия и в особенности так называемое единство – это привидения, пугающие человека и удаляющие его от созерцания великолепного. Было время, когда я сам подчинялся влиянию этих условий, но это безумство из безумств далеко от меня ныне. Тем лучше! Подобно этим арабесковым курильницам, ум мой изгибается в пламени и великолепие картины, находящейся у меня перед глазами, приготовляет мне более чудные видения той страны истинных мечтаний, которую скоро узнаю я…