Свобода от совести - страница 14

– Ну как, Глаш?

– Неважный наездник.

– Касьян не из тех хлопцев, – кричат парни.

Вечером, поужинав, ни слова не говоря, он стал одеваться.

– Куда ты вдруг? – удивилась мать.

– Пойду, по свежему воздуху. Не всё ж дома сидеть.

– Долго-т не задерживайся. Утром рано вставать.

Бросив на плечо куртку, вышел. Где-то за околицей слышна гармошка, хором поют девчата, громко переговариваются парни. Постояв у калитки, пошёл по улице. При свете луны увидел тень возле палисадника Глашкиного дома. Она сидела на бревне, подперев ладошкой подбородок. Словно б так просто свернул к ней.

– Все пошли за деревню, а ты одна.

– Подышу свежим воздухом, да спать.

Она подвинулась, приглашая сесть.

– А ты что ходишь? Завтра рано вставать.

– Да вот тоже проветриться решил.

Посидели молча. Лицо парня разгорелось. Боясь, что она увидит смущение, он смотрит в сторону.

– Завтра не пойду на работу, – прервала она молчание. – Маманю повезу на станцию. К сестре надумала ехать.

– За день-то не обернёшься.

– Ночью приеду. Не ночевать же на станции.

– Глаш, пошли погуляем, – вдруг предложил. – Что-то спать не хочется.

Вышли за околицу, медленно зашагали вдоль речки. Касьяна словно подменили. Он, сам удивляясь тому, говорит, говорит, без умолку. А она лишь иногда прерывает его, весело смеясь, натягивая на плечи косынку. Пройдя версту — другую, повернули обратно. Когда подходили к деревне, он вдруг спросил:

– Ты и вправду собралась возвращаться ночью?

– А что ж?

Он помолчал.

– Я встречу тебя у карьера?

– Когда ж ты поспеешь?

– Поспею, – улыбнулся в темноте.

Когда дошли до калитки, тронул её косынку.

– Ну, до завтра.

– До завтра. Заждались меня, чай, дома.

К сумеркам он был у карьера. Небо, ещё не вызвездившее, осторожно придавливало мрак. Умолк птичий щёлк, далеко в деревне брехала собака. Он посматривает туда, откуда появится повозка. А когда послышался стук колес и фырчанье лошади, в волнении направился навстречу, но, словно одумавшись, остановился, всматриваясь в темноту. Глаша сидит в тарантасе, подобрав в страхе ноги.

– Ну как, возница, никто из-за деревьев не протягивал лапы? – спрашивает нарочито громко.

– А видишь кнут, – не скрывает радости девчонка.

Сев в тарантас, забрал у неё вожжи. Лошадь, почувствовав мужскую руку, побежала бодрее, но скоро замедлила ход, не понукаемая и вовсе пошла шагом. Так до деревни и ехали потихоньку. Она прислонилась к его плечу. Тронув виском волосы, он осторожно прижал её к себе.

Это лето было беззаботным, ласковым и таким длинным. Каждый вечер он приходил к ней, всегда ждавшей его на бревне возле палисадника. Они тихо смеялись над  кукарекавшими, словно торопя затянувшуюся ночь, петухами, оставаясь вместе иногда до рассвета. Или, искупавшись в речке, разжигали костёр и сидели возле него, пока не тускнели уголья и звёзды. Осень подкралась, незаметно, жёлтым листом тополя закружив тихую девичью печаль, потому что Касьян ждал повестку из военкомата. Он уже ездил на комиссию и, заинтересованный предстоящим изменением в жизни, как и сверстники, ожидал этого важного события.

– А не загуляешь без меня? – напусканно строго спрашивал у подруги.

Она, улыбаясь, теребила его волосы, прижималась к груди.

– Сам, верно, забудешь через месяц.

– Солдату нельзя забывать девчонку. Какой же ты солдат, коль никто тебя не ждёт.

Он не забывал Глашу, писал ей длинные письма, вспоминая в них про оставшиеся позади счастливые денёчки, рассказывал о службе, тяжёлой лишь от того, что её нет рядом. Глаша писала так же часто. Писала и ждала. Но долгая разлука притупляет чувства, и  случись, забудется, что впереди тебя ждёт встреча. Память станет носить того, кто считался единственным, как обычную ношу. Сердце перестанет сжиматься в тревоге и радости. На второй год письма от Глаши стали приходить реже. Касьян и сам чувствовал, что, вроде бы, не о чём стало писать. Всё одно и то же. Но когда Глаша не прислала ни одной весточки за целый месяц, смутное предчувствие закралось в сердце.

Но время быстротечно, как речная вода. Томление приступило, лишь когда вышел приказ об увольнении в запас. Те, кому предстояло ехать домой, уже не принуждали молодь ежевечерне, встав на пирамиду из тумбочки и стула, отчитываться об оставшихся днях прискучившей службы. Каждый лишь внешне уравновешенно ждал отправки домой. Писем уже никто не писал, давно сообщив близким о скорой встрече. Касьян, сдержанный по своей натуре, пересиливал эти дни, казалось, терпеливей сослуживцев, но тревога прочно затаилась в груди, словно ждал он этой вести. Друзьяка коротким письмецом сообщил, что Глаша вышла замуж за Степана. Весть поначалу показалась обыденной. Её письма последних месяцев словно бы приучили к ней. Есть страсть, но однажды её, обуздав, отодвинет, лишь кажущаяся никчёмной, суетность. И только когда в руках уже были последние бумаги армейской канцелярии, Касьян безудержно стал вспоминать Глашу, проведённые вместе ночи, встреченные рассветы. Грусть закабалила душу парня.