Своя земля - страница 57

Этот взрыв восторга как будто ослабил напряжение, и все, кто был в конторе, зашевелились, заговорили разом:

— Ай и молодец девка!

— Эту и у нас пели…

— Вот до чего достигли, а!..

— Телеграмму бы им отбить…

— Настя, с праздничком тебя!

Анастасия Петровна уже не стеснялась и, не в силах удержать своего торжества, подняла на всех сияющие от влажного налета глаза.

Расталкивая плечом собравшихся у двери, в кабинет Владимира Кузьмича втиснулся Федор. Обычно хмурое лицо его просветлело, сросшиеся темные брови распрямились.

Анастасия Петровна мягко взяла его за руку и притянула к себе.

— Правда? — спросил он, блестя глазами.

— Правда, Федя, — тихо сказала она. — Радость-то у нас какая!

— Федор, с тебя причитается, — крикнул кто-то за дверью.

— А ну, потише! Эк схватились, слушайте же, — оборвал Владимир Кузьмич.

Было слышно, как откуда-то издалека, там, на сцене, доносятся четкие, уверенные шаги, все ближе и четче, внезапно затихли за зеленым глазком, и мужской голос доверительно произнес в приемнике:

— Следующим номером — русская старинная. Запевает Надежда Литвинова.

И вот Надин голос, протяжно, в удивленном ликовании, выговорил начальные слова песни:

Хор грянул следом за нею:

«Что это? Бабкина песня!» — встрепенулась Анастасия Петровна, слушая, как, со ступеньки на ступеньку, все выше и выше забираются голоса. Вот, оказывается, на какой сюрприз намекала Надюшка перед своим отъездом в Москву. И когда старуха научила ее этой песне, ишь какая скрытница, сколько лет молчала. И поет как верно! Она вдруг увидела себя маленькой девочкой в коротком ситцевом платьице с заштопанными на локтях рукавами и мать, не такую, какой она была последние годы, измотанной работой и родами, тоской о пропавшем без вести отце, а молодой и красивой, гордой своим счастьем, услышала ее голос, сильный и радостный.

И такая горько-сладостная отрава вошла в нес, что она, не стесняясь никого, уткнулась лицом в ладони, не в силах сдержать мучительно-радостных слез.

— Ну, Настя, дорогой наш секретарь и друг, и вы все, товарищи, — Владимир Кузьмич выключил приемник, когда объявили о новом номере программы, — С праздником вас, с удачей наших девчат. Всей Рябой Ольхе радость… — Он поднял руку и коротко крикнул: — Ура!..

— Ура! — подхватили все.

— Никодим Павлович, собирай на вечер правление, — подталкивая к двери бухгалтера, сказал председатель. — Надо обсудить, как девчат встречать будем. Ведь это такая победа!..

…Николай Устинович с полевой дороги выехал на асфальт. Переваливаясь с увала на увал, то вниз, то вверх, вьется он бесконечной серой лентой среди полей, в рамке лесных посадок. Кое-где у самой дороги, за кустами акаций и шиповника, за молодыми топольками, как линейные на параде, в строгие ряды построились невысокие, в рост человека, яблоньки с яркой, необыкновенно свежей листвой. Иногда, растолкав по сторонам лесополосу, поближе к асфальту косяком выбегают хлеба, шумя и волнуясь под ветром. Артемке посмотреть бы на эту красоту, но, утомленный рыбалкой и утренними приключениями, он спит, прислонясь головой к спинке сиденья. Мимо с гулом проносятся встречные машины, солнце ослепительно взблескивает в их фарах, и вот Николай Устинович весь уже во власти бесконечно меняющегося однообразия дорожного пейзажа.

Червенцов повернул рычажок приемника, немного спустя голос диктора сказал: «Благодаря усилиям наших ученых и в первую очередь…», на следующей волне выплыл торжественный, набегающий медлительными волнами прибоя рокот вальса, его оттеснил быстрый, прыгающий голос певца и сам унесся куда-то, отброшенный сильным и прекрасным женским голосом:

В сто голосов подхватил хор это наивное и торжественное ликование: «Лёлиньки, лёли, лёли».