Своя земля - страница 73

Владимир Кузьмич сзади подошел к женщинам. Увидев его, они встали, словно застигнутые врасплох. Варвара Власьевна держала в руке моментально скатанный в трубку журнал и диковато-усмешливо смотрела исподлобья.

— Дайте-ка взглянуть, чем вы так интересовались, — сказал Владимир Кузьмич, протягивая руку.

Агроном отдала журнал и, покосившись на Беломестную, внезапно расхохоталась.

Женщины, оказывается, рассматривали журнал мод, он и не предполагал, что такие вещи могут существовать. Перелистывая его, Ламаш натыкался на кокетливо приодетых красавиц, подобных той девчушке на «шпильках», что встретил в городе, в позах, которые и не подсмотришь в жизни. Однако у него промелькнула мысль, что недурно показать журнальчик Нине, пусть она подберет себе что-нибудь подходящее, не все же носить простенькие платьица, не все же ссылаться на деревню, где, в чем ни появись, все хорошо, было бы опрятно. Чем же она хуже той городской дивчины с белой сиренью? А-а, вот и молодчики в изысканных костюмах. Тебя бы на трактор, пижон, посмотрел бы, каким бы стал ты после первой же смены, небось так изящно не подпирал бы бок, не держал бы с таким фасоном папироску. Смотрите, они не только о модницах заботятся! Комбинезон, рабочий костюм для женщин. Черт возьми, неплохо завести такие, а то девчата на фермах ходят такими растрепахами, что и глядеть на них совестно.

— Обе вы страшно нужны, — сказал Владимир Кузьмич, возвращая агроному журнал. — Давайте заглянем ко мне на несколько минут.

В своем кабинете-каморке он усадил женщин на стулья, сам присел на железный ящик, который торжественно именовался сейфом. В предвечерний час, на заходе солнца, в комнате уже было настолько темно, что лица едва выделялись на белой стене: пышнолистый клен за окном не пропускал ни одного луча. Снизу, заглядывая в темные, как огромные пятна, глаза женщин, Ламаш спросил:

— Варвара Власьевна, если сейчас посеять свеклу, будет ли толк?

Агроном скупо повела плечами:

— Странный вопрос! Каждый специалист скажет — поздно. Какая теперь свекла, если просо посеяли! Недели две назад — другое дело.

— Значит, твердо нельзя?

— Вы точно экзаменуете меня, — она вся как-то трепетно вспыхнула. — Конечно, нельзя.

— Ты смеешься над нами! — удивленно сказала Беломестная. — Что это значит, я не понимаю!

— А то, что в райкоме предложили досеять те самые тридцать гектаров, — твердо, раздельно сказал Владимир Кузьмич. — Вот я и спрашиваю: будет толк или нет.

— Ты же сам знаешь! — с досадой воскликнула Беломестная. — Кому все это нужно? Почему ты там ничего не объяснил?

— Почему, почему, — грубовато ответил Владимир Кузьмич. — Есть, между прочим, партийная дисциплина, тебе это известно, Анастасия Петровна? Что же я, на рожон полезу?

Варвара Власьевна поднялась, поняв, что начинается разговор, при котором она, возможно, окажется лишней.

— Вы уходите? Если можно, оставьте ваш журнальчик до завтра, — вдруг попросил Владимир Кузьмич.

Варвара Власьевна засмеялась: до того необычной показалась просьба Ламаша.

— Возьмите, он мне вовсе не нужен, — сказала она и, остановившись у двери, пожелала: — Выбирайте костюм помоднее, теперь носят с острыми бортами.

Но Ламаш не ответил на шутку, он смотрел сурово и, положив журнал на стол, сильно придавил его ладонью. Было не до смеха, да он и сам не понимал, зачем понадобился ему пестрый журнальчик, Нина могла и сама взять его у Варвары Власьевны.

— Хочешь, я сама поеду к Георгию Данилычу? — предложила Анастасия Петровна. — Я постараюсь убедить, что сеять поздно, он должен понять.

— Схлопочешь себе выговор, только и всего, — рассердился Владимир Кузьмич. — Мало того — мне досталось, тебя на это же тянет. Да?

— Но что же делать? — встревоженно сказала она. — Нельзя впустую сеять.

— А черт знает! — Ламаш подошел к окну и, откинув занавеску, долго смотрел на темные вершины старых ракит в переулке. Из машинного двора долетало урчание трактора, где-то женский голос звал козу: «Зуль, Зуль, Зуль». От этих привычных звуков как будто тягостнее сделалось на душе. Так просто и так ясно думалось в поле, так легко испарялись сомнения, а вот заглянул в глаза человеку, соратнику и, странно, начал ощущать в себе какую-то скованность, стыд, что ли? Он подумал о том, что никакой подлости, в сущности, не делает, а все ж брезгливость поднялась в нем, словно вымазался в чем-то клейком и неприятном. Климов, тот наверняка не стал бы рассусоливать, сделал бы по-своему, и все. Он даже гордился тем, что провел тогда секретаря обкома.