Святая с темным прошлым - страница 22

– Я про тех магометан ни единого дурного слова сказать не могу! – взволнованно воскликнула Василиса. – А чего от своих ждать… – не договорив, она отвернулась.

– Так ведь ты под моим присмотром будешь, – настаивал офицер. – Никто тебя не тронет, уж за это ручаюсь!

Василиса молчала, размышляя. Желание вернуться в мир с его страстями и невзгодами налетело на нее, как ветер перед дождем, подхватило душу и закружило. Офицер наверняка почувствовал ее состояние, потому что тут же воодушевленно приказал:

– Собирайся, тут недалече!

Василиса посмотрела на клонящееся к закату солнце:

– Сегодня, небось, не дойду, лучше завтра с утра. Вы мне дорогу укажите, ваше благородие.

Офицер рассмеялся:

– Что это ты придумала – пешком ноги бить! На моего коня сядешь позади меня – вместе и доедем.

– И как же на меня люди после этого посмотрят? – задалась вопросом Василиса. – Скажут: «Привез наш генерал себе зазнобу – ночи коротать».

Она серьезно повысила офицера в чине, и он не стал обрушиваться на нее за все новое и новое сопротивление своим желаниям.

– Ладно, найду какой-нибудь способ с почетом тебя доставить, – сказал он. – Только не передумай, слышишь?

Василиса покачала головой, со счастливым страхом ощущая, как ветер, ворвавшийся в душу, играет ею в свое удовольствие.

И позже, с душевным смятением наблюдая, как все дальше и дальше от горы уносит офицера его буланый конь, чувствовала девушка: не вернется он – и пропала она с тоски. А вернется – тоже пропала. И как теперь дальше жить прикажете?

«…В нем одном заключила я свою жизнь, за что, уж тогда сознавала, понесу расплату …»

Объявился офицер не на следующее утро, а лишь через день. И передать нельзя, как истомилась Василиса за этот срок; успела духом пасть и снова воскреснуть. Однако на сей раз, поднявшись в гору, застал ее офицер наряженной, с гладко причесанными волосами и туго заплетенными косами, перевязанными кружевом и переброшенными на грудь. И засмотрелся так, что даже поклониться забыл.

– Так вот ты какая на самом деле! – сказал он, не скрывая, что любуется ее видом.

Василиса опустила глаза.

– Жаль одежду сменить придется! – продолжал офицер. – Верхом поедешь, в сарафане сие затруднительно будет.

Он протянул ей сверток:

– Вот, позаимствовал мундир у барабанщика нашего полкового. Он парнишка щуплый, и ростом будет с тебя.

Через некоторое время Василиса появилась перед ним, конфузясь: неловко ей было в мужском платье. Офицер приветствовал ее улыбкой:

– А тебе к лицу – чисто мальчишка с косами! Может, отрезать их вовсе? Станешь парнем – и тревожиться не о чем.

– Как прикажете, ваше благородие, – с деланным смирением отвечала Василиса.

Тот расхохотался:

– Нет, не прикажу – ты мне женщиной нужна. И не смущайся: «Черна я, но прекрасна… Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня». Слыхала сие? Да, едва ли.

– Как не слыхать! – отвечала Василиса. – «Возлюбленный мой принадлежит мне, а я – ему, он пасет между лилиями».

Офицер удивленно приподнял брови:

– Ого! Откуда же ты знаешь «Песнь песней» Соломонову?

Василиса пожала плечами:

– Я из духовного сословия; странно мне было бы Священного Писания не знать.

– Что ж, батюшка у тебя иерей?

– Был иереем. Помер.

– А мать?

– Еще того раньше.

Офицер смотрел на нее со все возрастающим интересом, но вопросов более не задавал.

Они сошли вниз. Рядом с чудным, золотисто-буланым офицерским жеребцом была привязана невысокая, мышастой масти лошадка. Офицер подбросил девушку в седло, и Василиса впервые со смущением испытала прикосновение его рук. Затем он помог ей разобрать поводья, пропуская их между пальцами, показал, как следует держать ноги при езде, и при этом все время касался ее тела, вызывая в ней трепет.

– Ну, с Богом! – произнес он, наконец, готовясь тронуться в путь.

Василиса оглянулась на пещерку со щемящим чувством, будто бы прощалась с близким другом. Мысленно поблагодарила за приют, пообещала когда-нибудь навестить. Трепетала душа в преддверии разлуки, как свеча во время крестного хода на Пасху, да только душу не заслонишь ладонью от ветра. Веяло на девушку новой жизнью, а задует та или не задует огонек в сердце, одному Богу известно.